Рыцари Дикого поля. Богдан Сушинский

Я, конечно, ценю ваши христианские чувства. Но не так же неистово, князь Одар-Гяур, не так неистово! Я не могу позволить, чтобы каждый последователь Иисуса предавал себя распятию на моей груди.

      Однако полковник словно бы не слышал ее. Страстно повертел головой, как бы требуя: «Не мешай!» и, обхватив ее руками чуть повыше талии, он изогнул стан девушки и вновь припал к распятию.

      На несколько мгновений иезуитка поддалась ему, замерла, предаваясь ощущению близости мужчины, но затем вновь, правда, уже не столь бурно, возмутилась:

      – Но мы с вами все еще на улице, князь Гяур! Мы даже не вошли в здание.

      – Какое это имеет значение?

      – Не хотите же вы, чтобы вокруг меня собралась толпа целовальников креста, словно вокруг блаженной?

      – Кто вам сказал, что я не желаю этого?! Наоборот, я хочу, чтобы толпы мужчин почитали вас, но не за блаженную, а за святую. Впрочем, пусть они осаждают вас как блаженную, уверовав, что одно прикосновение к вашей груди способно исцелить.

      – Оно действительно способно исцелить, князь, – неожиданно сухо заметила иезуитка. – Почему вы говорите об этом, как о чем-то немыслимом? Всякий, кто припадет к этой груди, немедленно исцелится, вот только припадать к ней дано не всякому. И потом, вопрос: от чего именно способен исцелиться этот несчастный?

      – От чего же?

      Фламандка чувственно вздохнула и совершенно иным, почти обреченным голосом поведала:

      – В том-то и дело, что до сих пор на этой груди мужчины исцелялись, как правило, от тех моих колдовских чар, с которыми к ней припадали.

      Гяур понимающе улыбнулся, но тут же спохватился:

      – Никогда не поверю в это, прекраснейшая из прекраснейших, – напыщенно, в лучших традициях Востока, произнес он.

      – Только попробовали бы поверить… – со скрытой угрозой предупредила его фламандка.

      Все еще не уверенная в том, что у Гяура хватит мужества прервать эти слишком затянувшиеся страсти, женщина обеими руками приподняла его подбородок и заставила выпрямиться. На губах ее заиграла улыбка – такая же иезуитская, как и ироничный взгляд ее больших черных глаз.

      – Я понимаю, что долгое пребывание в испанском плену заставляет вас, князь Одар-Гяур, по-иному вдыхать запах женского тела, по-иному воспринимать его. Но все же – не столь неистово…

      – Откуда вы знаете, кто я? Почему вам известно мое имя, а также то, что я побывал в испанском плену?

      – Но ведь и для вас тоже не тайна, что перед вами – гостья доктора де Жерона и что зовут меня Камелией.

      – Так, значит, это вы и есть – Камелия… – не спросил, а скорее утверждался в своих догадках Гяур.

      – Не знаю, каким вы предстаете в ипостаси воина, но в ипостаси простачка-любовника вы явно не смотритесь. Как, впрочем, и в ипостаси актера.

      – Может быть, впервые в жизни мое удивление было искренним, однако же оно тоже развенчано.

      – Теперь я понимаю, почему графине де Ляфер приходится хлопотать о вас, словно о несмышленом