История Войска Донского. Картины былого Тихого Дона. Петр Краснов

покажете?

      Тут уже поднимался невообразимый шум. Каждый кричал своего выборного.

      – Макея, Макея, Макея Яковлевича! – кричат одни.

      – Якова, Якова Матвеевича! – вопят другие, третьи еще кого-нибудь. Нужно было иметь есаулу очень хорошее ухо, чтобы уловить, за кого больше голосов подают. Есаул докладывает это имя старику, старик спрашивает еще раз: – Так на Якова Матвеевича порешили?

      Опять крики. Но уже ясно становится, что большинство за него. Старик спрашивает и в третий раз и потом вручает Якову Матвеевичу насеку. Яков Матвеевич перекрестившись принимает насеку. Старики, в знак поздравления, накрывают его шапками, и он садится к старому атаману на главное место. К атаману в подписные старики, то есть в судьи, выбирали еще десять лучших людей в станице.

      На их обязанности было, в случае опасности от неприятеля, бежать по полям со знаменами, скликая народ в станицу в осаду мирить ссорящихся, по общим делам, брать штрафы на выпивку, знать очередь в нарядах на службу, объявлять кругу о преступлениях и ждать от него приговора.

      Суд творился на кругу или на сборе. Сбор происходил по закличке в станичной избе. Закличка делалась так: по улицам ходил есаул и резким протяжным, станичным, есаульским голосом кричал: атаманы молодцы, вся честная станица Курмоярская! Сходитеся на беседу, ради станичного дела! А кто не придет, на том станичный приговор – осьмуха!

      Когда казаки соберутся, к ним выходил атаман с есаулом и атаман приказывал жалобщику доложить его дело.

      Проситель выходил на середину, кланялся на все стороны и сказывал, о чем он просит. Старики-судьи слушали внимательно. Но на сборе казаки обыкновенно разговаривали о своих делах, так что часто и не слышали, о чем идет речь. Атаман, выслушавши жалобщика, говорил есаулу:

      – Есаул, доложи!

      Есаул кричал станичным голосом:

      – Атаманы молодцы, вся честная станица Курмоярская! Помолчите!

      Но казаки не сразу умолкали. Есаул бил тростью о пол и опять кричал:

      – Помолчите-ста, атаманы молодцы, помолчите-ста!

      Говор и крик переходит в шепот. Тогда вставал уже сам атаман и говорил:

      – Помолчите, атаманы молодцы!

      Наконец наступала тишина полная, и атаман говорил:

      – Вот Аксен Пахомович просит о том-то. Что скажете? Дать или не дать?

      И казаки отвечали: или «не дать? За что?», или «в добрый час!»

      Потом вызывали обвиняемого в каком-либо проступке. Он тоже кланялся казакам и есаул докладывал его дело.

      – Вот, честная станица! – говорил атаман. – Старики присудили наказать его плетьми за то-то! Как прикажете? Простить ли его или выстегать?

      И тогда, как часто и теперь, казаки невнимательно слушали на сборе, о чем идет речь.

      Так, иной раз сын, не расслышав о ком и о чем дело, на вопрос атамана: – простить его или выстегать? крикнул: – в добрый час! Когда же растолковали ему, что хотят бить его отца, он тут уже закричал иным голосом: – за что батюшку сечь! – не надо!

      Но если казаки находили, что какое-нибудь дело