Объять весь мир. Карина Аручеан (Мусаэлян)

говорил слепому:

      «Взгляни: в душе соседа

      надежда размыкает

      усталости кольцо.

      И вишни зацветают.

      И нежность-непоседа,

      смущаясь, закрывает

      передником лицо!»

      Он вопрошал глухого:

      «Ты слышишь, плачет кто-то?

      Но гулок шум капели,

      и трубачи трубят,

      смеются громко дети,

      но там, за поворотом,

      тихонько плачет кто-то —

      и он зовет тебя!»

      Он говорил дурнушке:

      «О, как же ты прелестна!

      Твой взгляд умён и кроток!

      Улыбка так мила!»

      И вмиг в неё влюблялся

      (доподлинно известно!)

      поэт. И эта пара

      век счастлива была.

      А фокусник смеялся.

      Жонглировал умело.

      И в полутьме арены

      пестрели города.

      И парус раздувался.

      И громко флейта пела,

      что долог путь к победе,

      но это – не беда!

      И те, кто верил флейте

      (а было их немало!)

      ступали на тропинку

      из лунного луча.

      И, радостно волнуясь,

      тропинка уплывала.

      А фокусник бросал им

      цветы из-за плеча.

      Он сам не раз пытался

      за быстрый луч схватиться.

      Но убегала тропка

      из-под неловких ног.

      Над ней его же флейта

      летела, будто птица.

      А он бежал. И падал.

      Но их догнать не мог…

      Ах, путают всё деды!

      Ах, путают всё дети!

      Такого нарасскажут —

      не расхлебать вовек!

      Когда-то жил на свете,

      однажды жил на свете

      не фокусник, а просто

      хороший человек…

      «Я иду по земле – и земля принимает мой шаг…»

      Я иду по земле – и земля принимает мой шаг.

      И трава обтекает упрямые сильные ноги.

      И сорока (а может быть, ангел?) летит вдоль дороги.

      И русалки (а может быть, утки?) шумят в камышах.

      Вот опасливый гном превратился в смешной мухомор.

      Схулиганничал леший, в разлапистый пень обратившись.

      Обернусь-ка и я незатейливой серою мышью,

      чтобы лучше вписаться в изменчивый вечный узор.

      Переменчивость мира приемля, вступаю в игру.

      Я пророю ходы – и ручьями подземными стану.

      И однажды зимой приоткрыв заржавевшие ставни,

      ты увидишь цветущую яблоню вдруг поутру.

      Я настигла тебя – ты захочешь коснуться струны.

      Схватишь ты карандаш – я тебе не даю удивиться:

      это мышь или строчка так быстро бежит по странице.

      Но меня дописав, ты постигнешь условья игры.

      Ты теперь – камертон, по которому строится звук

      тех мелодий и песен, что сыграны будут другими.

      Ты отныне вольна изменять и обличье, и имя.

      Взмах крыла… Ну смелей! – размыкается будничный круг.

      Пусть заносчивый всадник считает, что он направляет

      коня.

      Но бежит прихотливо, неся их обоих, Дорога —

      воплощённая