Генералиссимус Суворов. Николай Гейнце

Баратова не отвечала. Она широко раскрытыми глазами смотрела на лежавшего брата и только после довольно продолжительного молчания сказала:

      – Постой… Как он, однако, крепко и странно спит… Уж спит ли он?..

      – Что ты хочешь этим сказать? – вздрогнула княжна Варвара Ивановна.

      Княжна Александра Яковлевна между тем подошла к дивану и положила свою руку на голову брата. Она тотчас же отняла эту руку, ощутив под ней могильный холод.

      – Он умер!.. – успела она вскрикнуть и как подкошенная упала около дивана.

      – Умер!.. – вне себя вскрикнула княжна Прозоровская и тоже как сноп упала на ковер, выронив из рук портрет.

      В кабинете все стихло. В нем, казалось, лежало вместо одного три трупа.

      Первая пришла в себя Александра Яковлевна. Она приподнялась, встала и обвела глазами кабинет, лежавшего на диване брата и на полу его бесчувственную невесту. Нечто вроде злорадной усмешки промелькнуло на ее губах. Несколько минут она стояла посреди кабинета, как бы соображая. Затем она вдруг вскрикнула почти диким голосом и снова упала на пол.

      Этот крик был услышан слугами, которые и явились в кабинет его сиятельства. Их удивленным глазам представилась странная картина: лежавшего на диване князя и валявшихся на полу двух барышень. Позванные горничные унесли бесчувственных княжон в апартаменты княжны Александры, где молодых девушек стали приводить в чувство. Княжна Александра Яковлевна пришла в себя первая.

      – Брат умер… умер?.. – был первый ее вопрос.

      – Скончались… – почтительно отвечала Дуняша, специально ходившая за княжной, и быстрым, испытующим взглядом окинула свою госпожу.

      Княжна потупилась и не сказала более ни слова.

      Обморок с княжной Варварой Ивановной был более продолжителен. Только после неимоверных усилий, прыскания холодной воды, натирания висков спиртом она очнулась и открыла глаза.

      – Неужели он умер?.. – прошептала она.

      Ей не отвечали ничего.

      В комнату в то время вошла бывшая гувернантка княжны, ставшая ей компаньонкой, Эрнестина Ивановна Лагранж.

      Это была обрусевшая француженка, вернее, швейцарка, чистенькая старушка, с молодыми, блестящими глазами и быстрыми манерами. Она уже знала о происшедшем несчастии в доме Барановых.

      Увидев ее, княжна, уже сидевшая в кресле, вскочила, бросилась к ней на шею и зарыдала.

      – Quel malheur! Quel malher!..[1] – шептала она.

      – Pleurez, ma petite, pleurez… C’est le mieux, que vous puissiez fair dans ces circonstances[2], – сказала француженка.

      Она бережно усадила рыдавшую княжну снова в кресло и дала ей выплакаться. Слезы облегчили молодую девушку, и через несколько времени Эрнестина Ивановна могла с помощью двух горничных одеть ее, вывести из подъезда, усадить в карету и увезти домой. Овдовевшая так неожиданно невеста всю дорогу тихо плакала.

      – А я еще рассердилась на него, что он бросил на пол мой портрет… А он выронил его из рук перед смертью… – рассказывала

1

Какое несчастье! Какое несчастье!..

2

Плачьте, моя крошка, плачьте… Это лучшее, что вы можете делать при таких обстоятельствах.