Так и живём. Борис Косенков

горят,

      как твои ордена,

      звёзды праздничного салюта.

      В День Победы

      Во дворе под старушкой-вишней,

      шибко важен и в меру пьян,

      над столом, над роднёй,

      как Всевышний,

      возвышается дед Иван.

      А застолье –

      дружки да поросль

      сыновей, племяшей да снох –

      то согласно,

      а то вдруг порознь

      вяжет песни упругий сноп.

      И колосьями,

      пышно и гордо,

      то согласно, а то не в лад,

      не слова, не звуки, а годы

      в голове у деда шумят.

      Снова дед

      разбитной и тёртый,

      не считает ни ран, ни кручин.

      Чуть подрезана гимнастёрка,

      вдрызг надраены керзачи.

      И судьба проста и понятна,

      командиру взаймы вручена…

      Эх, изруганные,

      эх, проклятые,

      эх, отчаянные времена!

      Как сражалось,

      как пелось,

      как топалось!

      Как любилось –

      только держись!..

      Боль – и молодость,

      гнев – и молодость,

      кровь – и молодость,

      смерть – и жизнь…

      Песня выстрадана, допета.

      Дед, ладонью пристукнув смех,

      – За Победу! – гремит. –

      За Победу!.. –

      и, помедлив, скорбит:

      – За тех,

      кто не дожил…

      И горло скрутило –

      то ли водка жжёт,

      то ли стон…

      А хозяйственная баба Тина

      знай подкладывает на стол.

      Баба Тина сегодня ласкова

      и послушна, как никогда.

      На груди у деда приплясывают

      завоёванные города.

      И на тихих или зубастых,

      на работников и солдат,

      жёны с гордостью и с опаской

      на своих мужиков глядят.

      Бездна

      Ни залпов, ни слов, ни мелодий

      уже не слыхать в тех краях,

      где души подводников бродят

      на мёртвых своих кораблях.

      Уже ни чинуши, ни грозы

      не властны над бездною той,

      где горькие женские слёзы

      с забортной смешались водой.

      Ни песен там, ни разговоров.

      Реакторы глухо молчат.

      и вахтенные у приборов,

      как тени немые, стоят.

      Их жизнь не разбудит с рассветом,

      им ветров земных не вдохнуть.

      Их курс только Господу ведом,

      и вечен их гибельный путь.

      Память

      Шагая в смертоносной круговерти,

      теряя и друзей, и города,

      они почти не думали о смерти

      и битв не вспоминали никогда.

      А кто-то шёл и кто-то падал рядом,

      санпоезда везли кого-то в тыл.

      И каждый день, как срубленный снарядом,

      кровоточа, в былое уходил.

      Но даже ночью, где бы можно кануть

      в кошмары неизбывные свои,

      их сон, как мать, оберегала память

      о доме, о покое, о любви.

      И лишь теперь, уже сподобясь чуда

      быть прикомандированным к живым,

      они