Роман с «Алкоголем», или История группы-невидимки. Игорь Матрёнин

творчества, я уничтожил почти всё, что накарябано было на плохом английском и примерно таком же незатейливом русском. Сейчас я, признаться, очень жалею об этом «немного неумном» поступке – были там и некие мелодии и какие-то словечки, что очень даже ничего себе… Ну да шабаш с причитаниями, может, и вспомню «сии жемчуга» или раскопаю что-то в бесконечных закромах набросков и заметок!

      Песенки мои «удалые» менялись, взрослели, пока наконец-то совершенно неожиданно не полыхнули они, будто «ослепительная вспышка Сверхновой» настоящей «рокенрольной» свободой, безрассудной смелостью очкарика и кричащей душой наизнанку, что так легко трогает «любых, да разных» людей за живое.

      Но если бы не заботливый родительский пинок в сторону «распрестижного» образования, где был бы сейчас я? Где были бы все, неприкаянные мы? Видимо, в каком-то гипотетическом, нереализованном подпространстве на задворках бесконечности Вселенной…

      Но вернемся к Универу. Во всё время студенчества я всегда чувствовал, что кто-то заботливо охраняет меня и стерёжет, чтобы я не «вылетел пробочкой» (кстати, совершенно справедливо) из института, и не исполнил почётную, понимаешь, обязанность службы «в Рядах».

      Я почти ничего не учил, сладко спал на лекциях, ну или лениво трепался с такими же обормотами-однокашниками, бухал прямо с утра, озабоченно уезжая якобы на лекции. Бедные мои родители и покойная бабушка, они и капли правды не знают о своём сыне и внуке – надежде и гордости советской семьи.

      Я и поступил-то, сдав все эти чёртовы экзамены на «отлично», сам не понимаю как, серьёзно, братцы! Мне издевательски попадались лишь только коварные билеты, которых я не знал вовсе. До предела напрягал я изворотливость ума, и лишь по какой-то едва различимой логике устрашающих формул я смутно догадывался, о чём нужно лопотать внимательному профессору с седой благородной бородкой. Меня похлопывали по плечу, называя «орлом», прочили большую и «сурьёзную» будущность. Я вихрем летел домой, переполненный счастьем, и елико радовал моих тревожно поджидающих предков.

      Но сам-то я прекрасно знал, что там, наверху, снова выдали мне беспроцентный пока что кредит для чего-то, что сотворю я потом, когда появятся заветные извилины в пустом мозгу и дрожащая душа начнет хоть что чувствовать, в том числе и чужую боль.

      Со знанием дела и вдумчиво выпивали мы с моим тогдашним корешем Максом Лоскутовым. Душевно квасили у него на квартире прямо с девяти утра, как настоящие алко-романтики. «Пшеничная водовка», «рассейские» солёные огурчики и вкуснейшие бутеры с докторской колбасой – тот самый идеальный завтрак студента.

      Иногда предпринимались даже отчаянные вылазки на практические занятия, систематический до цинизма пропуск которых мог наверняка закончиться кирзовыми сапогами.

      Помню, как один раз отсидеться с пьяными рожами на последних партах удалось не всем – бедный Макс был вызван к доске для решения одной весьма непростой задачки из «вышки», сиречь, высшей математики. Аудитория в предвкушении феерического