Фарландер. Кол Бьюкенен

понять: время пришло.

      Эш вздыхает, и огонек масляной плиты трепещет и шипит. Он смотрит на хлопающий клапан палатки, на поднимающийся от чашки дымок. Прислоненный к кожаному дорожному мешку меч напоминает могильный знак.

      – Эта работа… кроме нее, у меня ничего нет. Неужели ты отнимешь ее у меня?

      – Не я – твое здоровье. Даже если выживешь сегодня, на сколько тебя еще хватит?

      – Я не намерен, когда ничего не останется, ложиться и ждать конца.

      – А я и не прошу тебя об этом. Но тебе нужно быть здесь, с орденом, с товарищами. Ты заслужил отдых и, может быть, покой, если сумеешь его найти. Пока еще есть время.

      – Нет, – с жаром возражает Эш и, отведя глаза, смотрит на огонь. – Так поступил мой отец, когда ухудшилось здоровье. Потеряв зрение, он предался отчаянию и до самого конца лежал в постели и плакал. Он стал тенью себя самого. Я не собираюсь так бессмысленно растрачивать оставшееся время. Умру на ногах.

      На Ошо это заявление впечатления не произвело.

      – Ты не в том состоянии, чтобы идти дальше. Приступы учащаются и обостряются. Из-за них ты почти слепнешь. Куда может идти слепец? Как ты будешь нести месть? Нет, этого я позволить не могу.

      – Должен! – восклицает Эш.

      Глава ордена моргает, но ничего не говорит.

      Эш опускает голову и делает глубокий вдох. Успокаивается.

      – Ошо, мы знакомы давным-давно. Мы больше чем друзья. Мы ближе, чем отец и сын, чем братья. Послушай меня. Мне это нужно.

      Их взгляды смыкаются. Они в палатке, обдуваемой ветрами, посреди раскинувшейся на тысячи лаков ледяной пустыни, в воображаемой теплой камере, столь крохотной, что их дыхание смешивается.

      – Хорошо, – негромко говорит Ошо, и Эш вздрагивает от удивления.

      Он открывает рот, готовый произнести слова благодарности, но учитель останавливает его жестом.

      – С одним условием, и оно обсуждению не подлежит.

      – Продолжай.

      – Ты возьмешь ученика.

      Порыв ветра бьет по стенке палатки, прижимая брезент к его спине. Эш замирает.

      – Ты просишь меня об этом?

      – Да, – резко бросает Ошо. – Я прошу тебя об этом, как ты просил меня. Ты – лучшее, что у нас есть. Ты лучше, чем был я. Однако ты постоянно отказываешься взять ученика, передать ему свои знания, навыки, свою прозорливость.

      – Тебе известно, что у меня были на то свои причины.

      – Конечно, известно. Я знаю тебя лучше, чем кто-либо еще. Я сам был там, помнишь? Но в том сражении не ты один потерял сына, а другие – отца или брата.

      Эш опускает голову:

      – Да.

      – Понимать ли тебя так, что ты сделаешь это, если выпутаешься из сегодняшнего переплета?

      Он не может смотреть учителю в глаза и делает вид, что любуется танцующим пламенем масляной плиты. Старик и впрямь хорошо его знает. Для Эша он словно зеркало, живая, дышащая поверхность, отражающая все, что Эш может попытаться скрыть от себя самого.

      – Хочешь умереть здесь, в одиночестве, в этой проклятой ледяной пустыне?

      Эш отвечает молчанием.

      – Тогда