Истребители: Я – истребитель. Мы – истребители. Путь истребителя. Владимир Поселягин

стал смотреть в землю – на безжалостный расстрел смотреть не хотелось категорически.

      Послышался треск пулеметной очереди, я закрыл глаза, не желая видеть, что осталось от летчика.

      «Смотри, будь злее. БУДЬ ЗЛЕЕ, ЧЕМ ОНИ!!!» – шептал мне внутренний голос.

      Подняв голову, я увидел, что пара немцев дерется с тройкой «ишачков», а парашютист продолжает опускаться. Причем, судя по всему, приземлится неподалеку от меня. Посмотрев с благодарностью на советские ястребки, которые спасли своего товарища, я побежал туда, где, по моему представлению, должен был приземлиться летчик.

      Судя по всему, парашютист должен был опуститься на другой стороне поля. Ветер его сносил именно туда.

      Прикинув примерное расстояние до кромки леса, где он должен был приземлиться, я побежал прямо через поле, сбивая сапогами верхушки пшеницы. Бежать было трудно, высокие ростки пшеницы цеплялись за ноги, из-за чего я пару раз чуть было не упал. Немного срезав путь, я выбежал на узкую полевую дорогу и рванул уже по ней к видневшемуся парашюту, зацепившемуся за верхушку дерева.

      Судя по дерганьям веток и шевелениям купола, приземление прошло успешно, раз летчик пытается сдернуть парашют.

      Однако, подбежав ближе, я увидел лежащие на обочине узелки с едой, две лежащие косы и рядом точильный камень. А через сильный шум крови в ушах услышал крики. Кричали на русском – в основном мат – и на польском. Предчувствуя недоброе, я на бегу достал наган и, держа его в руке, вломился в заросли кустарника, приметив с дороги примерное направление.

      В просвете деревьев были видны двое поляков в безрукавках на белых рубахах, которые вилами тыкали пилота, пуская ему кровь, нанося небольшие ранки. Висящая плетью рука не давала тому воспользоваться пистолетом.

      – Ах вы суки!!! – заорал я на бегу.

      Оба немедленно обернулись, при этом кто-то, то ли в испуге, то ли от неожиданности, резко взмахнул вилами. Остановившись, я несколько секунд смотрел на длинные зубья, вошедшие в грудь летчика, после чего перевел взгляд на поляков, от чего один из них испуганно икнул.

      Ухмылки уже пропали с их лиц, и они со страхом смотрели на наган в моей опущенной руке.

      – Уроды! – сказал я устало.

      С чавканьем вилы вышли из тела летчика. Парень, выдернув их, отчего труп закачался на парашютных стропах, замахнулся, явно собираясь метнуть их в меня.

      Вскинув наган, я с десяти метров всадил в него четыре пули, после чего, направив ствол револьвера на второго, явно собиравшегося сделать ноги, выпустил по нему остатки барабана. Затем, присев на так удобно подвернувшийся пенек, бросил наган на землю и закрыл лицо ладонями.

      «Твари, какие же они твари! Сволочи, их же под корень уничтожать надо!» – думал я в бессильно злобе.

      Мои терзания нарушил шелест травы и стон. Недоуменно подняв голову, я с надеждой посмотрел на летчика, но стонал не он, а тот, второй.

      – Ах ты сука! Живой, значит! – крикнул я злобно, вскочив, подбежал к вилам,