Приступить к ликвидации (сборник). Эдуард Хруцкий

ответил врач, – ничего опасного нет, но придется отправить ее в больницу.

      Данилов вышел в коридор. Странная обстановка, странная женщина в голубом, ее глаза и слова… Она говорила в сомнамбулическом состоянии. Видимо, в этом и заключался ее секрет как предсказательницы.

      – Товарищ подполковник, – в коридор выглянул врач, – знаете, что она сказала про вас?

      – Про меня? – удивился Данилов.

      – Да. Она сказала: у него будет долгая жизнь, но он увидит много горя.

      Данилов вспомнил глаза Ольги Вячеславовны, и ему стало не по себе.

      – Доктор, она больная?

      – Нет, это странный психический феномен. У нас о нем не любят говорить. Но тем не менее он существует.

      – И вы в это верите?

      – Я не специалист.

      – Странно. Нельзя ли больную перенести в гостиную, мы должны осмотреть ее комнату?

      – Ваши люди помогут нам?

      – Конечно. Муравьев!

      Игорь, застегивая воротник гимнастерки, вышел в коридор.

      – Распорядись, чтобы перенесли хозяйку в гостиную, и зайди ко мне на кухню.

      Данилов налил стакан воды, благо кухня уже осмотрена, и выпил ее в два глотка. Но никотиновая горечь во рту все равно не исчезла, казалось, что он пропитался ею раз и навсегда.

      На кухню вошел Муравьев, на ходу подтягивая пояс, на котором висела кобура, ярко-желтая, из хорошей свиной кожи.

      Он вопросительно поглядел на Данилова.

      – Поедешь в Камергерский переулок, ныне проезд Художественного театра. В угловом доме на третьем этаже есть двадцать четвертая квартира, там живет некто по имени Виктор. Устанавливать его нет времени. Надо брать. Помни, что они работали здесь вдвоем. Возьми людей и езжай.

      Данилов подошел к телефону и приказал дежурному допросить Баранова, выяснить все о Викторе. Потом он сел на кухне, прижавшись плечом к шкафу, и задремал.

Муравьев

      Ну до чего же много снега намело. Большая Дмитровка стала узкой, как щель. Благо движения нынче в Москве почти никакого нет. В эмке было холодно. Печка не работала. Да и что это за печка – кусок гофрированной трубки. Только руки погреть, и все.

      Игорь поднял воротник черного полушубка, отгородившись им, как ширмой, от зимней Дмитровки, холодной машины и вообще от всей суетной жизни.

      Вчера он получил письмо от жены. Их институт эвакуировался в Алма-Ату, она писала о том, что работает над дипломом, очень скучает, сообщала о здоровье его матери.

      Слава богу, у них все было в порядке. Но какое-то странное чувство жило в нем уже не первый год. Они расписались накануне ее отъезда, поэтому была у них всего одна ночь. И хотя Муравьев верил жене, но все же с каким-то непонятным мучительным любопытством выслушивал веселые истории о женщинах, которые бесконечно рассказывал Никитин.

      – В отделение заезжать будем? – спросил Быков.

      – Туда позвонили, у дома нас будут ждать.

      Оперативники ждали у дома. Одному было около шестидесяти, второй совсем молодой парнишка в очках.

      – Это Виктор Розанов, – сказал тот, что постарше, – я его, Муравьев, знаю. Студент, вроде за ним ничего не водилось.

      – Почему не на фронте?

      – Броня.

      – Значит,