Причастные истории. Марина Тмин

в этом году, точно доченька Ваша старшенькая, она-то вся в отца пошла.

      Смеялись сами своим удачным фразам, а мужчины, смущенные такими комплиментами, краснели, втягивали шею поглубже в плечи и проносились мимо, каждый по своим делам.

      – Борисовна, а Анатолий-то уж точно на тебя глаз положил, вон, как пристально разглядывал, когда ты ему про цветочки загибала.

      – Да ладно тебе, он человек семейный, вот тебе-то Семен вчера минут пять улыбался, как ты его новую рубашку расхваливала.

      Льстили друг другу, подмасливались, а в душе обе исходили от зависти:

      – Чего это он на нее смотрел? Чем я хуже? И фигурка у меня лучше, и волосы свои, некрашеные.

      – Ну и что же, что женатый, я же из семьи уводить его не собираюсь. Мне много не нужно, маленькую интрижку, да букетик какой изредка. Да в отпуск в Крым съездить. А ты просто завидуешь, старая овца, на тебя-то вообще никто не глядит, Семен от неловкости чуть сквозь землю не провалился, не знал, как избавиться от тебя поскорее.

      Одновременно вздыхали, прислонялись к стене и снова погружались в мечты о тихом семейном счастье, или о легком романчике, да о том, чтобы на юга махнуть.

      Дом у нас был – чистой воды высокое искусство. Ну, то есть, не очень высокое, всего пять этажей, четыре подъезда, по три квартиры на площадке. Двери в парадные деревянные, периодически освежаемые, благодаря хулиганам. Бывало, проснешься утром, а на двери свеженький маркер: «Галка – дура», «Семен – понтон», «Спартак – чемпион», порой – и полюбопытнее, на современный лад. А к вечеру уже чьего-нибудь мужа или сына можно было увидеть с баночкой краски, замазывающим эти безобразия. Краска у каждой семьи имелась разного цвета. Кто-то балконные рамы весной обновлял, в рыжий выкрашивал. Кто-то с прошлогоднего ремонта в ванной немного зеленой сохранил, у прочих в арсенале имелось несколько начатых банок. Рано или поздно дверь становилась пятнистой, аляповатой. Кто-нибудь постоянно ругался по этому поводу, и дворнику приходилось закрашивать это буйство цветов зеленой эмалью. Потом все вандалы то ли выросли, то ли выбрали себе другой дом для художественной самореализации, а наш подъезд так и остался с зеленой деревянной дверью. Краска со временем начала трескаться и облезать, обнажая всю свою многослойность, и каждый считал своим долгом поддеть ногтем какой-нибудь особенно выпирающий кусочек. Стены же в подъезде были выкрашены обыкновенно: бежевые до середины, сверху – белая штукатурка. По привычке все облокачивались, и отлипали потом, побеленные, громко матерясь, так что все жильцы были в курсе: кто-то снова проклял рабочий класс, побелку и весь белый свет. Проще говоря – прислонился к стене дух перевести.

      Снаружи же дом ничем примечателен не был. Весь бледно-розовый, не новый, не старый, успевший уже выцвести и слегка обрасти плесенью. Во время дождя стоял поникший, точно крыса, свалившаяся в канализацию. Серо-розоватый, весь в грязных мутных потеках. Перед каждым подъездом стояло по одной, а где и по две, лавки. На них в любое время