Комендантский час (сборник). Эдуард Хруцкий

на этот раз все было иначе. На небе сошлись белые лучи прожектора. И вдруг где-то совсем рядом ударил, захлебываясь, пулемет.

      – Налет! – Гость схватил Потапова за руку. – Скорее!

      Он рванул замок чемодана. Наконец крышка открылась, и отец Георгий увидел длинные, похожие на патроны к охотничьему ружью гильзы. Поверх них лежали большие черные пистолеты.

      – Берите один. Пользоваться ракетницей умеете? Прячьте чемоданы! Пошли!

      Они бежали через кусты, по могилам. Сучья били их по лицу, под ногами путалась трава и цветы. Вдруг гость, ломая кустарник, тяжело рухнул на штакетник могильной ограды.

      – О… ферфлюхте люд ер! – выругался он сквозь зубы и сразу же вскочил на ноги.

      Немец. Точно, немец.

      Они остановились у забора кладбища.

      – Где железная дорога? – хрипло спросил гость.

      – Вон там. – Потапов протянул руку.

      Гость переломил ракетницу, вставил патрон и выстрелил в указанную сторону.

      Ракета рассыпала зеленый огонь почти над самым Белорусским вокзалом…

Данилов и Костров

      Данилов ушел к начальнику, а Мишка разыскал в полумраке жесткий деревянный диван. Ох как хорошо он был знаком Кострову! Каждый раз, когда его приводили в МУР, он ожидал допроса на этом диване.

      Синие лампочки почти не освещали коридора. Изредка мимо Мишки проходили сотрудники управления. Лица их он не различал, а они просто не видели его. До Кострова доносились обрывки разговоров. И разговоры эти были деловиты и тревожны. В этом коридоре только он один оказался лишним и чужим для этих невероятно загруженных людей.

      Утром этого дня, придя на Петровку, он еще толком не знал, о чем будет говорить с Даниловым. Когда ночью к нему пришел Лебедев и, цыкая после каждого слова больным зубом, подмигивая и усмехаясь, передал Мишке приказ Резаного, Кострова охватил ужас. Нет, он сам не боялся Широкова, хотя знал, что шутить с этим человеком не рекомендуется. Он испугался за жену и дочь.

      Полтора года назад Мишка вернулся из тюрьмы и, не заходя домой, поехал к Данилову.

      – А, это ты, Костров, – сказал Иван Александрович так, будто не было долгих двух лет после их последней встречи. – Ну заходи, заходи. Давно в Москве?

      – Только с поезда.

      – И значит, сразу ко мне.

      – Значит, сразу к вам.

      – Просто так или дело какое есть?

      – Есть у меня дело, – сказал Мишка, – есть. Специальность в лагере получил. Знатную специальность – дизелиста. Поэтому желаю дальше работать именно по этой специальности, а не по какой-нибудь другой.

      – Так, – отозвался Данилов, – так, Миша. Значит, сам понял, что нельзя по-старому жить. Значит, нужно тебя на работу устраивать.

      Мишка тогда ничего не сказал Данилову. А сказать хотелось очень многое. Пять последних месяцев он готовился к этому разговору, продумал его до мельчайших подробностей, а придя, сказал всего несколько слов. То многое так и осталось в подтексте их беседы. И оба поняли это. Уж слишком давно они знали друг друга.

      Мишкина жизнь складывалась нелепо и недобро.