Лента Мёбиуса. Вионор Ахмедович Меретуков

Что и говорить, природа в Нибелунгии не чета асперонской. В Асперонии всё долгий-долгий, почти нескончаемый песчаный берег, который утюжат волны Асперонского моря. Никто не спорит, пляжи прекрасные, песчинки – форменное золото, песок пушистый, мягкий, теплый. Голову запрокинешь, а там, в сумасшедшей вышине, сосновые кроны точно летят в блистающем бирюзовом небе… Словом, курорт. Но из них, из пляжей, состоит почти вся страна, а что это за страна такая, если, куда ни глянешь, кругом один сплошной пляж?.. Генералы жалуются: танковые траки вязнут в песке. Какие уж тут учения?

      А в Нибелунгии горы, покрытые мохнатым синим лесом и альпийскими лугами, на равнинах бесчисленные березовые рощи с райскими полянами. Грибов!.. Река, правда, неширокая, но красоты редчайшей! И называется Герона! Ну, как, скажите, среди этакой волшебной красоты не сделать шаг навстречу душе, рвущейся к Прекрасному, и не утолить жажду клокочущим пенным вином и не выпить третьего стакана?

      И он, славный эпикуреец Манфред, пьет, говорят, и третий стакан, и четвертый, и пятнадцатый, а как налижется, для любовных игр у него всегда наготове целый выводок обученных разным интересным штучкам шлюх со всего света, которых специально для него подбирает денщик, такой же законченный пропойца и развратник, проныра из простых по имени Фриц.

      И нет надобности Манфреду скрывать свои привычки, привязанности, порывы и слабости… Не женат он, счастливец… И потому на райских полянах прекрасной Нибелунгии неустанно звучит вечная песнь любви и нескончаемой рекой льется животворное вино.

      Перед мысленным взором короля возникает кубок с вином, он непроизвольно делает глотательное движение, ему даже чудится дивный вкус бурлящего, как гейзер, терпкого вина, пахнущего персиком и полуденным солнцем.

      Да, помнил он вкус этого восхитительного напитка, до войны у отца были несметные запасы вина, и в просторных подвалах хранились исполинские винные бочки, и уходили в глухую, прохладную даль подземелий стеллажи с пыльными бутылками, и он, Самсон, тогда юный принц и наследник, пивал его в тайне от всех, и, сидя на винном бочонке, в мечтах уносился в будущее, пламенно веря, что когда-нибудь побывает в краях, где крестьяне этим солнечным вином беспрестанно утоляют жажду, а путнику, пожелавшему остаться у них на ночь, чуть ли не насильно вливают его в глотку.

      Но не только о дальних странах и приключениях мечтал принц, посиживая с кружкой в руке на винной бочке. Уже тогда он вдруг остро и с грустью осознал, что жизнь уходит с какой-то безнадежной невозвратностью, что, хотя ему нет и двадцати, а многое уже позади, и никогда прожитая жизнь – подумать только: никогда! – не вернется назад… И глаза его наполнялись слезами.

      Теперь-то он понимал, что это были не слезы подвыпившего мальчишки, а слезы печальных предчувствий, слезы, опередившие своей мудрой зрелостью нежный возраст принца Самсона.

      Он сопровождал время, стремительно уплывающее в прошлое, грустными слезами, не предполагая, что спустя годы будет мечтать о том,