Роддом, или Поздняя беременность. Кадры 27-37. Татьяна Соломатина

нашего брака потерпела фиаско – и мы расстались, произведя на свет чудесную рыжую малышку, куда более живую и непосредственную, чем её мамаша. Моей второй бывшей жене повезло найти более талантливого и, мало того, профессионального режиссёра, понявшего, какие пьесы с ней стоит читать. Моей дочери от брака с этой бесцветной женщиной тоже очень повезло – режиссёр стал прекрасным отцом. Я же благополучно перевёлся с актёрского на сценарный, с отличием окончил театральное училище, навсегда получив иммунитет к актёрской профессии, которая суть – ничто. Актёры – куклы, за редким, редчайшим исключением. Они просто повторяют то, что написал такой специальный человек – автор, и слепил из них не менее специальный человек – режиссёр. Нет плохих актёров – есть дрянные пьески и отвратительные режиссёры. И потому третий раз я влюбился, уже поступив в медицинский институт. Влюбился, разумеется, страстно, пылко и…

      – Навсегда! – дополнила Мальцева.

      – Ну да! – радостно мотнул головой Родин и, с размаху шлёпнувшись на диванчик, принял позу мыслителя. По всей видимости, он хотел выдержать паузу при переходе от сцены почти комической к сцене практически трагической – с третьей женой он развёлся совсем недавно, жил дольше всего и расставался, соответственно, сложнее. Но тут в ординаторской зазвонил внутренний телефон. Татьяна Георгиевна и Александр Вячеславович рванули к трубке одновременно и чуть не стукнулись лбами.

      – Вы! Прошу! – чуть залилась краской заведующая, мысленно выругав себя дурой.

      – Да? – совершенно спокойно сказал в трубку интерн, пару секунд послушал и положил. – Вас, Сергей Станиславович, вызывают в приёмное.

      – Идёмте, Александр! Тут сегодня такая пьеса состоится, любой драматург… – сказал Родин чуть с горечью и махнул рукой. – Надеюсь только, что сегодня состоится премьера всё-таки комедии. Тьфу-тьфу-тьфу! – заведующий патологией трижды постучал по двери, прежде чем выйти. Денисов отправился вслед за ним, кинув испытующий взгляд на Татьяну Георгиевну. Она сделал вид, что её очень интересует справочник Международной классификации болезней, лежащий на столе. Александр Вячеславович открыл было рот, но тут вернулся Родин.

      – Татьяна Георгиевна, ваш кабинет всё равно разорён и опустошён вашей неуёмной старшей акушеркой. Идёмте с нами. Что за театр без зрителя? А там есть на что посмотреть, уверяю вас.

      Последнюю фразу Сергей Станиславович произнёс всерьёз и озабочено. На последней фразе из склонного к театральщине балагура он удивительным образом преобразился в того, кем был на самом деле – в серьёзного, знающего, умелого и сопереживающего людям врача.

      В приёмном покое имелись в наличии: акушерка дежурная, несколько растерянная, с плещущимся в глазах недоумением – одна штука; дебелая санитарка, презрительно прищуренная, в полной готовности пресечь любое безобразие – одна штука; и, собственно, «безобразие» – отчаянно ругающаяся молодая девица, придерживаемая с одной стороны импозантным мужчиной лет