Последний поезд на Лондон. Мег Уэйт Клейтон

сейчас, милая, – попросила ее Труус. – Впереди еще пограничный досмотр.

      Труус подумала, что больше не возьмет Клару с собой, слишком уж та красивая и запоминающаяся. В самих Нидерландах желающих помогать беженцам хватало, но те, кто готов был ради этого пересечь границу, были наперечет.

      – Хотелось бы мне сказать тебе: ничего, привыкнешь, – продолжила она, – да беда в том, что сама я так и не смогла. И не знаю, сможет ли кто-нибудь другой. – И она передала бедной Кларе малютку Адель. – На-ка подержи. С ней тебе сразу полегчает. Не ребенок, а золото.

      Другие дети сидели тихо, как мышки. Наверное, еще не оправились от шока.

      – Мой отец часто говорил, что смелость – это не когда человек не знает страха, а когда он идет вперед, превозмогая страх, – сказала Труус Кларе.

      День уборки

      Сквозь щель в задвинутых шторах Штефан разглядывал серое венское утро. Женщина, похожая на узел с тряпьем, продавала флажки со свастикой, другая предлагала большие круглые воздушные шары, тоже со свастикой. Огромные свастики были намалеваны на транспарантах, призывающих к плебисциту, поверх слова «Да». Мужчины с приставными лестницами перебегали от фонаря к фонарю и развешивали на них тот же символ. Другие заклеивали таблички на остановках трамваев плакатами «Один народ, один Рейх, один фюрер». Тот же лозунг красовался и на самих трамваях, рядом с огромными портретами Гитлера. К дверям особняка Нойманов подъехал и остановился грузовик с опущенными бортами, разрисованными свастикой.

      – Папа! – крикнул встревоженный Штефан.

      Неужели это снова к ним?

      Отец как раз давал маме лекарство и не сразу оценил тревогу в голосе сына. Он даже не отвел глаз от жены, завернутой в одеяло и полулежащей в кресле перед камином. Вальтер, как обычно, жался к ней с кроликом Петером в обнимку, он точно знал, что мамы может не быть с ними уже завтра, хотя никто в доме никогда об этом не говорил. Все пятеро – тетя Лизль тоже была здесь – продолжали слушать радио, пока слуги наводили в доме порядок.

      Штефан набрался смелости и снова выглянул из-за штор. Водитель уже выскочил из кабины грузовика и теперь сгружал с него охапки нарукавных повязок все с той же свастикой. К нему подходили люди, брали и надевали повязки. Собиралась толпа.

      Просто поразительно, как хорошо эти люди сумели все организовать, сколько флагов, сколько банок с краской, повязок и даже шаров – воздушных шаров! – сумели запасти здесь, в Вене, и все для того лишь, чтобы отпраздновать германское вторжение, убеждая мир в том, что речь идет о спонтанном выступлении жителей самой Австрии.

      На тротуаре перед их оградой и на проезжей части – там, где Штефан ходил каждый день, – стояли на четвереньках люди и вручную отскабливали с мостовой лозунги плебисцита. Мужчины, женщины, дети, старики, родители, учителя, раввины. За ними надзирали эсэсовцы, гестаповцы, добровольцы из наци и местная полиция. Многие из надзирателей засучили штанины, чтобы те не пропитались водой, которой была обильно полита мостовая, а соседи стояли вокруг, пялились и насмехались.

      – Герр Кляйн – столетний