Две жизни Лидии Бёрд. Джози Силвер

не надо! – восклицаю я.

      – Невозможно! – вторит Элли.

      Мама возводит взгляд к потолку; она явно ожидала сопротивления новой идее.

      – Девочки, да этот скоро развалится!

      Мы всю жизнь сидели за этим потертым деревянным столом, всегда на одних и тех же местах. Он видел наши завтраки перед школой, наш любимый бекон по выходным и сэндвичи со свеклой. Мама, вообще-то говоря, человек привычки; ее дом не слишком изменился за все эти годы, и мы с Элли верили, что он и впредь останется более или менее таким же. А если подумать, мы точно так же относились и к маме: она, сколько я помнила, всегда ходила с одной и той же прической… Мы с Элли унаследовали ее лицо в форме сердечка. У нас были одинаковые ямочки на щеках, как будто кто-то нажимал пальцем на наши щеки, когда мы смеялись. Мама была нашей защитной сеткой, а этот дом – нашим убежищем.

      – Мы же за этим столом готовили уроки! – Элли прижимает к столу ладонь.

      – И каждое Рождество собирались за ним!

      – Но он весь изрисован, – делает новую попытку мама.

      – Да, – соглашается Элли. – Нашими именами, еще с тех пор, как мне было пять лет.

      Она буквально вдавила в столешницу эти имена синей шариковой ручкой, сразу после того, как выучила буквы. И была жутко горда этим и просто не могла дождаться, когда же мама увидит, что она сделала. Имена до сих пор красовались на столешнице, детские буквы прикрывали столовые салфетки. Барбара. Элли. Лидия. И после каждого – кривая маленькая птичка.

      – Может, хочешь забрать его себе? – Мама смотрит на Элли, у которой пугающе аккуратный дом, где все подходит друг к другу или дополняет одно другое, и в нем нет абсолютно ничего потрепанного или испорченного.

      – Его место здесь, – твердо отвечает Элли.

      Мама смотрит на меня:

      – Лидия?

      – Ты же знаешь, у меня нет места. Ну пожалуйста, оставь его! Это же часть семьи!

      Мама вздыхает, сдаваясь. Я вижу, она знает: это действительно так, и сомневаюсь, что она и в самом деле хочет избавиться от стола.

      – Ну, может быть…

      – Какой вкусный омлет! – меняет тему Элли.

      Тут меня осеняет некая мысль.

      – А что, Кэтрин Магьяр рекламирует новый обеденный стол?

      Мама тянется за своим кофе и поглаживает стол, как старого друга:

      – Я отменю заказ.

      Как бы ни была хороша Кэтрин Магьяр, у нее нет ни единого шанса против семьи Бёрд.

      Я смотрю на могилу Фредди, на букет обернутых целлофаном роз у основания надгробного камня – он ослепительно-ярок рядом с увядшими маргаритками и полевыми цветами, которые я сама положила на прошлой неделе. Кто-то другой побывал здесь. Коллега или, возможно, Мэгги, мать Фредди, хотя она и не приходит так часто – для нее это слишком тяжело. Он был ее единственным обожаемым ребенком, настолько любимым, что ей стоило немалых трудов включить и меня в свой круг любви. Она не ревновала, здесь крылось нечто большее, чем желание единолично обладать Фредди. Мы пару раз встречались после смерти Фредди, но я не уверена, что это пошло кому-то из нас на пользу.