Актриса на главную роль. Татьяна Алюшина

ко мне, Глафира Артемовна, – неопределяемым тоном пригласил худрук.

      – Иду, – ответила Глафира, легко поднимаясь с кресла и привычно прихватив свою непомерно распухшую тетрадь с режиссерскими записями – предмет колких шуток, едких замечаний и даже анекдотов. В «талмуде», как называли между собой ее тетрадку актеры, торчали разнокалиберные закладки веселенькой, яркой расцветки, а непомерная раздутость возникла от вложенных в нее записок, распечаток текстов, вклеенных образцов тканей костюмов, рисунков тех же самых костюмов и декораций, бесконечных заметок о многих вещах, которые требовало зафиксировать ее режиссерское видение.

      Так она и ходила по театру, не расставаясь с заветной тетрадкой, которую, честно говоря, и тетрадью-то назвать можно было уже с большой натяжкой. А еще была неизменная бутылка воды (про привычку Глафиры много пить в течение дня артисты тоже иронизировали на разные лады).

      Возле приемной художественного руководителя Глафира чуть не столкнулась, в последний момент чудом успев остановиться, с выскочившей из дверей, пылающей от запредельного возмущения Туркаевой. Артистка одарила ее взглядом, переполненным ненависти такого накала, что, будь Глаша более чувствительной барышней, могла бы и всерьез испугаться, с ужасом представив свое нерадостное будущее в этом театре. Или скорее полное отсутствие этого будущего.

      Она резво отскочила к стене, давая дорогу этому «бронепоезду под парами», проводила взглядом удаляющуюся по коридору Элеонору Аркадьевну, всем своим телом излучавшую запредельное негодование, и зашла в приемную.

      – Иди, иди, – махнула ей торопливо рукой верная помощница Грановского Зинаида Осиповна, доброжелательно улыбаясь. – Ждет тебя.

      Вот уж кого точно не проймут никакие актерские истерики и громыхания, так это Зинаиду Осиповну. Глаша кивнула, улыбнулась в ответ – очень уж ей нравилась и была невероятно интересна как личность, как типаж эта замечательная женщина.

      – Проходи, Глафира, – встретил ее Грановский, величаво-неспешным жестом указав на кресло справа возле начальственного стола.

      Театр – это организм, наполненный легендами, приметами, мистикой и неким неповторимым особым духом, непонятным и недоступным людям, существующим вне его пределов.

      Всем в театре было давно известно: если Сам, приглашая к разговору, указывал рукой налево, на ряд стульев за длинным совещательным столом, торцом примыкавшим к большому начальственному, считай, что ты попал по полной, где-то конкретно налажав: непременно будут строгий нагоняй и разбор полетов, а то и серьезные последствия. А вот если «отец родной» пригласил в кресло с правой стороны стола, значит, будет хвалить, поощрять, может, и наградит, а то и вообще какую-нибудь чудесную перспективу предложит.

      Ну а коль пригласит в одно из пары легких кресел возле чайного столика, значит, непременно будет наставлять на путь истинный, но мягко продавливая, увещевая, а то и просто поддержку выкажет, подбодрит, так сказать.

      Прошла, села,