Сладкая Вита. Татьяна Заостровская

а». – каждый день не по разу слышат баба Ната, баба Лена, и самая из них молодая, как понятно по обращению, тётя Катя.

      Вите двадцать, у неё круглое лицо с почти неуловимым «детдомовским» налётом. Как бы это сказать – простецкое славянское лицо девочки с шоколадной обёртки. И что-то заброшенное в настороженных глазах. Пара слов, процеженных сквозь зубы, проясняют: мать пьёт, и дочерью никогда не занималась.

      Непричёсанные кудри, нос картошкой и жесточайший токсикоз в начале беременности. Вита лежит под капельницей, а баба Ната, шаркая тапочками, цыкает на остальных обитателей палаты: «Ноги-то уберите с кроватей! И заправьте. Пахать на них надо, а они тут валяются. Не роддом, а дурдом». Советским наследием медицины веет не только от бабы Наты, но и от всей обстановки. Косметически приукрашенная, как одолжение современности, палата может рассказать о поколениях страдающих женщин. Правда, в другом крыле роддома начали капитальный ремонт, но пока он дойдёт до нас. Надеемся, что уже выпишемся. Или даже родим.

      А пока нас четверо в узкой комнатушке. Здание старое, с высокими потолками, такими высокими, что можно не обращать внимания на трещины и паутину. Старые полы трещат под тапочками санитарки, поддакивая: «Да-да, раньше на коровах пахали и в борозде рожали! А вы тут валяетесь».

      Мы и, правда, валяемся. На законных основаниях. Две «на сохранении», если врач замечает лишние передвижения по коридору, ругается почти как баба Ната. Я на обследовании, мне можно не валяться, но больше делать нечего. Ещё есть маленькая девочка семнадцати лет, поступившая утром на аборт. Обычно в одной палате стараются не объединять тех, кто правдами и неправдами пытается сохранить, и тех, кто от этого своими правдами и неправдами пытаются избавиться.

      А в нашей палате как в жизни, сошлись разные правды. Томочка, дама в возрасте далеко за тридцать, интеллигентно игнорирует новую девочку. То есть, получается, совершенно неинтеллигентно. Девочка ведь не виновата, что решила вести взрослую жизнь, не подумав о Томочкиной критической ситуации: три выкидыша, возраст, пересуды знакомых и жалость в глазах подруг. Муж у Томочки, крайне положительный, тоже есть в наборе. Но кто знает? Распадающийся брак никак не вписывается в Томину отлаженную жизнь.

      Пухленькая Оля с жалостью поглядывает на новенькую, палатного изгоя. Оля сама ненамного старше, но у неё любовь. Мальчик недавно пришёл из армии, каждый день по несколько раз прибегает под окно. Сегодня он принёс ей большущую книжку о беременности, мы рассматриваем картинки. Цветные, наглядные. И одинаково радостно-тревожно сжимаются наши такие разные сердца: «Вот бы всё получилось». У сохраняющих своё «получилось», им хотя бы есть, что «доносить». А моё «получилось» – пока только мечта о том, что так красочно нарисовано в книжке.

      Новая девочка сжимается в комочек на своей кровати под наши разговоры.

      – Да ладно! Всё путём! Всё нормалёк будет, – кричит Витка из-под капельницы. – Я вот тоже пару раз аборт делала, и ничё. А вот этого рожу. И выращу сама.

      Вита как будто доказывает кому-то. Мы уже наслушались этих предвыборных обещаний. А девочка на первой кровати недоверчиво поднимает голову.

      – Да! – Вита машет рукой бесшабашно, – так получалось, что поделать, я же сладкая! – она смеётся, – мне все мужики говорят!

      Баба Ната, дошаркав до выхода из палаты, грозит Витке: «Капельницу не тряси, охламонка. Все вы сладкие, когда не просют», – это уже девочке у выхода.

      Про Витину «сладость» мы тоже наслышаны. Она задорно рассказывает, как за ней увязываются мужики на улицах, и что если бы она захотела, то целая куча старых женатиков ушла к ней, и она бы им нарожала кучу детей. Количеством меньше «кучи» Вита не оперирует.

      Тамара изо всех сил сохраняет невозмутимость. Конец фразы явно для неё. Весь Томин опыт и годы борьбы за продолжение рода тянут вытряхнуть Витку из капельницы. Но под тяжестью приличного воспитания, она только пожимает плечами, вздыхая. Не опускаться, же, правда, до сопливой нахалки?

      Сейчас придёт Томин муж, неся в сумке-холодильнике дорогущую ампулу для капельницы. Лысоватый, в накинутом халате, он бережно, под локоток поведёт Тамару в процедурную. Чтобы, выпросив у врачей разрешение, посидеть с ней рядом и пересказать домашние новости. Пока прозрачное лекарство будет по капле вливать надежду в жаждущее материнства Томино тело.

      И они не увидят, как на Виткином лице застынет «детдомовская» горькая гримаса. «Бедная девочка, – Тома пояснит мужу вызывающий Витин смех и подмигивание. – У неё никого нет». Бабья примиряющая мудрость Муж не поймёт, поправит съехавшую с Томиных ног простынку и продолжит докладывать новости.

      А «бедная девочка», только выскользнув из капельницы, уже сидит на окошке в коридоре, что строжайше запрещено, и ест кашу. Обычный больничный завтрак. Размазанная по тарелке, «полезная для беременных и других болящих», как здесь говорят.

      Дамы из разных палат сидят, как положено, за столами в коридоре, который на время приёма пищи служит столовой. Едят кашу, запивают сладким чаем и поглядывают друг на друга. Угадывая, кто тут по каким женским болячкам, кто на сохранении, а кто – наоборот.