Веления рока. Валентин Тумайкин

его на помощь, но крикнуть не смог; ощутив, как в легкие что-то вонзается, он уронил свою голову на вытянутые вперед руки. Через минуту, преодолевая тяжесть тела, которое почти совсем онемело и сделалось непослушным, он из последних сил пополз к лодке. Ему хотелось вздохнуть всей грудью, но каждый вздох и каждый выдох причиняли адскую боль, адское страданье. Расстояние до лодки сокращалось медленно.

      Наконец, вытянутой рукой он ухватился за веревку, снял петлю с железного штыря и, сжав ее пальцами, застыл без движения. Собравшись с последними силами, стал толкать лодку плечом и толкал ее до тех пор, пока сам не оказался в воде. Наклонив борт лодки, медленно, рассчитывая каждое движение, перевалился через него и упал на дно. Лодка пошатнулась, течение ее развернуло и увлекло за собой.

      Пастух не обратил внимания на уплывающую лодку и продолжил свой путь за стадом. Вскоре раздался резкий хлопок пастушьей плети, послышался лай собаки.

* * *

      Бабу Дуню все-таки озарило: она вспомнила о таблетках. Нашла их, вышла в огород и, увидев совершенно другого человека, чуть не лишилась чувств.

      – Тьфу! Тьфу! Нечистый! – испуганно запричитала она, осеняя его крестом.

      – Оборотень! Нечистая сила! Сгинь! Сгинь!

      Эрудиту оставалось прокопать всего несколько штыков. Оглянувшись на бабу Дуню и увидев судорожные движения ее руки, он замешкался.

      – Баба Дуся, вы чего?

      – Сгинь, нечистая сила! – продолжала заклинать она.

      – Баба Дуся, это я, Эрудит, – поспешил успокоить он старушку. – Старушка как бы приросла к земле, молчала и смотрела на него чрезмерно настороженно. – Ну, чего вы, в самом деле, Эрудит я, забыли, что ли, меня? Тут друг мой копал, он устал и пошел отдыхать, а я вместо него.

      Только после этих слов баба Дуня пришла в себя, но двинуться с места не решалась. Эрудит засмеялся и подошел к ней сам.

      – И впрямь Ерундит, – недоуменно разглядывала его старушка. – А мне сослепу померещилось, что ты оборотень. – Она как-то виновато изобразила на сморщенном лице подобие улыбки. – Я вот другу твоему долговязому пенталгину принесла. Возьми тогда ты, выпей. – Другую таблетку она дрожащей рукой положила себе в рот.

      – Давай, – сказал Эрудит, – выпью за компанию.

* * *

      Наутро в хутор заявился милиционер в форме, с лампасами и в фуражке. На боку у него висела кобура. Целый день, выпячивая грудь, он ходил по домам и все допытывался: не видел ли кто постороннего человека? Не была ли на берегу драка? Прошел слух, якобы вчера в их хуторе кого-то убили. Милиционеру удалось записать показания только продавщицы Зинули и толстяка Жоры, но и они ничего путного не рассказали.

      Зинуля была опечалена, хотела даже в знак траура повязать на голову черный платок, но не повязала: пожалела прическу, которую смастерила накануне вечером, потому что ей так хотелось понравиться тому высокому и очень интересному парню. Потом она еще долго тосковала по нему: уж больно он ей глянулся. Много дней