Непримиримые 3. Александра Сергеевна Ермакова

которой испачканы руки.

      Ловлю себя на том, что не могу оторваться – опять залип. Так хочется подойти и коснуться. Щеки, чумазого пятна…

      Бл***, совсем нежной натурой стал. Кто бы по башке долбанул?!

      Чтобы глаза не мозолить, да не ловить себя на всё более сопливой теме, спешно ретируюсь на кухню. Беру чайник, заварку и возвращаюсь в зал. Сервирую стол под удивлёнными взглядами женщин. Кушать готовить – не моё, а вот напоить чаем – влёгкую. Ну и подогреть уже готовое несложно.

      Я, конечно, не лучший помощник по кухне, но такую малость могу организовать.

      Продолжаю читать, пока женщины ужинают, пьют чай.

      – Спасибо, – выдавливает усталую улыбку Юлия Степановна, окончив трапезу.

      – Шутите? – закрываю конспект. – Это вам спасибо. Что приютили, что кормите. Кстати, денег на питание завтра обязательно дам…

      – Бог с тобой! Какие деньги?! – охает Юлия Степановна. – В тесноте, да не в обиде, да и выделить тарелку супа или второго не накладно.

      – Ну уж нет, на шее вашей так просто висеть не буду. Так что, спасибо… за всё, и тем более, помощь дом разгрести.

      – А как же не помогать?! Мы же… – бабушка бросает осторожный взгляд на Ирку, – соседи…

      – А скоро ещё и породниться можем, – киваю многозначительно. Королёк аж чаем давится. Смешливо кошусь на неё. Дурочка, неужто подумала, что я намекаю на нас, я вообще-то про её папку и свою мамку. Ну да ладно, зачем в пустую разуверять?!

      – Ладно, пойду, посуду помою.

      – Ой, – вздыхает сокрушённо бабушка, – оставь, я сама…

      – Да что вы! – Ага, сейчас. Сегодня я благородный рыцарь! Решил завоевать доверие Юлии Степановны, значит поменьше пошло-шокирующего и побольше вежливого, галантного и обходительного!.. – Вы устали, отдыхайте. Я сам, – патока так и льётся, как из рога изобилия.

      Складываю удобней тарелки, чашки и скрываюсь на кухне. Не сломаюсь, могу и помыть.

      Ира

      Одолеваю пару ступеней в надежде принять душ спокойно, пока Игнат занят, но оборачиваюсь к бабуле. Как бы она сейчас с Селивёрстовым ни любезничала, со мной молчалива. Глядит букой, даже не волнуется, почему я не покушала. Поковырялась в тарелке, но мне кусок в горло не лезет!

      Равнодушие аномально! Этого отродясь не было!!!

      Бабушек! Всех! Без исключения! Волнует! Покушали ли их внуки!

      Значит, бабушка тоже не на моей стороне, а это обидно вдвойне. Не выдерживаю:

      – Ба, – останавливаю родственницу, собирающуюся покинуть зал в направлении своей комнаты. – Вот за что ты на меня дуешься?

      – Я не дуюсь, – бормочет бабуля.

      – Ещё как! Не спрашиваешь, как дела в университете! Не обращаешься за помощью по хозяйству, дом разгребали – и слова не сказала! Ты знаешь, – моему негодованию нет предела, – то, что во мне отец усомнился – ранит, а вот то, что ты – убивает! Это хуже выходки Игната, который развлекается на полную, да руки потирает, что теперь моя семья ходит и в молчанку играет. Я. Тебе. Никогда. Не врала. Я. Не. Спала. С Игнатом!

      – Ир, – затравленно