Поэтесса. Николай Удальцов

Россию не понять…»

      – Да…

      Тем, кому не роздан разум.

      Меня всегда смущало то, что оправдание своей нынешней глупости мы постоянно находим в творцах, живших в прошлые эпохи.

      Да что там Тютчев, писавший стихи в исторических дебрях крепостничества. В нашем клубе, прямо на моих глазах, довольно часто происходили события, которые отлично демонстрировали то, что наш мир прост как снег.

      Вернее, снег – значительно сложнее…

      …И к последнему из таких случаев наша первая сегодня посетительница заимела самое прямое отношение.

      Для начала разговора она высказалась откровенно многозначительно. И в этой многозначительности, как показалось мне, звучало сомнение в кчемности существования нашего клуба:

      – Так-так…

      Причем сказано это было тоном, который, не будь я так занят мыслями о Ларисе, должен был бы сразу насторожить меня.

      – Так-так… Значит – современное искусство…

      Ну и как вам нравится современный кинематограф?

      – Что, простите? – переспросила нашу гостью Лариса, и я понял, что не только я сейчас думаю о ней, но и она обо мне.

      – Почему, по-вашему, современные телевидение и кинематограф состоят из только из эротики?

      Вопрос дамы был так себе, не открытие – из тех, что постоянно обсуждался за неимением и недоступностью других тем для обсуждения. Просто дама перебирала в серьезности, и это делало ее возмущение гротескным.

      И хотя слово мне, очевидно, не предоставлялось, и предполагалось, что я промолчу, мне пришлось пожать плечами вслух:

      – Наверное, потому, что жизнь каждого из нас – первая серия.

      Я давно заметил, что кто-то думает, что жизнь передается через гены.

      А кто-то понимает – что через постель.

      – Ну, что – не можете сказать, почему у нас на экранах одна эротика? – повторилась дама, явно слушая только себя, и неудовлетворенно замолчала, видимо, ощутив бессмысленность прений и с кинематографией, и с эпохой, и с нами.

      Молчание рисковало затянуться, и Ларисе пришлось включиться в дискуссию.

      Моя поэтесса сделала это самым разумным способом:

      – Знаете, давайте я сейчас организую чай, а потом мы все обсудим.

      Наша гостья продолжала молчать, и это не только дало возможность выйти Ларисе, но и мне – трусливо ускользнуть с поля интеллектуальной схватки с современным потомком великого немого.

      В клубе у нас есть небольшая комнатка, где стоит стол, на котором мы иногда готовили легкий перекус. Там был самовар и чашки, для которых Лариса из дома принесла серебряные ложечки.

      В этой комнатке я нагнал Ларису, поцеловал ее в шею и прошептал:

      – Я совсем не против того, чтобы наша жизнь была бы сплошной эротикой, – и моя поэтесса улыбнулась мне в ответ:

      – Эротика пусть будет у нас днем.

      – А ночью?

      – Ночью пусть у нас будет порнография…

      …Когда мы с Ларисой вернулись в кабинет президента клуба, гостья, видимо, истосковавшаяся по нам, продолжила.

      И хотя мне было не вполне понятно, из чего