Три обезьяны. Макс Фетт

поцелуйчики при себе держи.

      – Не могу. Они сильнее меня, – он повторил. Катя засмеялась. Осмелев, Никита потянулся к ее губам, но в миг прикосновения те оказались сжатыми гармошкой.

      Он нахмурился. Катя отрицательно покачала головой. Выражение лица Никиты с брутального будто по щелчку сменилось жалобным, сродни щенячьему. Катя умилилась и распахнула изумрудные глаза, дав ему проблеск надежды, но потом отрицательно промычала, прося слезть с нее. Никита повиновался. Перевалился, упав рядом с ней на траву. Девушка легла ему на грудь, закрывшись рукой от солнца.

      – Никит?

      – М… – томно отвечал он.

      – Никит, мы говорили уже об этом. Не нужны мне сейчас отношения.

      – Да… я помню. Просто… Я не пойму, чем я тебя не устраиваю?

      – Только не начинай, пожалуйста. А то я тебе сейчас опять палкой засандалю, – он ухмыльнулся.

      – А первый раз зачем ударила?

      – А зачем мне лямку надо было рвать?

      – А зачем надо было убегать от меня?

      – А зачем надо было обнимать меня бежать?

      – А затем… – он знал, что хотел ответить, но промолчал, боясь отпугнуть.

      – То-то же! – Катя приподнялась и потянулась. Через тонкое летнее платье просвечивала упругая грудь с оттопыренными сосками. Катя была одной из тех молодых девушек, что не признавала оков, в каком бы виде их ни подавало общество. Никита косился на нее, но осекся, когда она обернулась. – Пойдем. Мальчики, наверное, уже забеспокоились.

      – Иди, – вяло ответил Никита. – Я полежу.

      – Я одна что ли должна идти через лес? – изумилась Катя.

      – Можешь бежать. У тебя это неплохо получается.

      – Никит…

      – Пошутил. Иди направо, там по дороге дойдешь к дому. Я в норме, – он натянул улыбку и максимально постарался придать ей искренности.

      – Уверен?

      – Я сейчас тебе вторую лямку порву, – она вытянулась и засмеялась вместе с ним.

      – Я тебе потом кое-что другое порву, – он легонько толкнул ее в бок.

      – Иди. Мешаешь. Хочу один полежать, – Катя хмыкнула и, перевалившись сначала на колени, попыталась встать, но не смогла. Никита вздохнул и приподнял ее за талию.

      – Не залеживайся, – он вяло махнул, вынуждая себя не смотреть на нее. Катя грозно постояла над ним какое-то время.

      Как только она развернулась, Никита сдался и смотрел, пока Катя не скрылась из виду. Он закрыл глаза ладонями и с тяжелым придыханием сказал:

      – Сука, – то ли про нее, то ли про себя, то ли про ситуацию, то ли про весь мир, почему-то из четырех миллиардов людей выбравший именно его, чтобы поглумиться.

      Сон или вернее нечто наподобие комы овладело им. Парень лежал без единой мысли. Ветер обдувал его тело, напевали птицы, шелестела трава. Закрывающие лицо руки затекли. Он их не чувствовал, как и муравьев, что начали заползать в самые неприятные места.

      В себя он пришел от собачьего воя. День сменился поздним вечером. От ветра коченели