Финтифля. Рассказы. Наталия Гилярова

сокровища, выпала из дырявого кармана. И восстановить нельзя. Да и незачем, эта карта не нужна больше, она врала. Сокровищ нет. Теперь все мечты не настоящие, а пустые. Это те, которые совсем без надежды сбыться.

      На покрывале валялись пуговицы от бабушкиных нарядов, давно изношенных. Их срезали перед тем как избавиться от ненужной тряпки. Пуговицы – кости одежды. В той же кучке валялись и косточки внучкиной мечты – пуговицы от истлевшего платья Мезон Ля Валет.

      В начале юности бывает свежим и нежным блаженством ожидание жизни. Когда мечтаешь. Потом ждать уже неуютно – но все же не уходишь с перрона – вдруг жизнь заблудилась, как электричка? Но ни один провод не прожужжит, только голодная дворняжка вылизывает пустой пакет. И наконец, ждать становится совсем тяжело – исчерпывается запас прочности, шкура истончается, ресурсов не остается. И больно, и глупо, и стыдно. На перроне скользко и холодно, наледь, ветер. А дома у тебя нет, потому что ты всегда на перроне.

      Юля услышала шаги по ступеням – и затаила дыхание… Бывает, и на улице она услышит шаги за спиной, и тоже – замрет, затаит дыхание… Вдруг это чудо… Оглянется – ворона или воробей топает… И ругает себя: глупо мечтать, когда уже взрослая, жизнь отлита, как ни на что не годная пластмассовая закорюка, нечему меняться и нет пространства для перемен, живешь в синтетическом лесу, мир нелеп и жесток, чудес не бывает…

      И она обращается к вымышленному Разумному: «Что делать в такой безысходности? Ведь я сама не знаю, и не могу этого знать… А ты бы подсказал мне… Но ты не существуешь… А мне невыносимо в этой драной шкуре! Хочется бежать, куда глаза глядят… Может быть там, за горизонтом, меня подлатают…».

      Шаги были бабушкины.

      – Я не рано, все ушли? И посуду уже помыла? Взрослеешь!

      Зарычал телевизор. Внучка углубилась в свой серый пружинистый диван, замотавшись пледом. Совсем не видима для нее, в другом пространстве… С ней в одном – страшно более всего потому что она все знает о жизни. В том значении этого слова, которым пугают детей: «Много будешь знать, скоро состаришься!», и все еще можно испугать Юлю. Даже если ничто от жизни не запечатано внутрь бабушки, все наслоилось снаружи – обозначилось, отложилось – дряблыми морщинами, бородавками, восковыми мешками. И когда бабушка проходит мимо, жизнь ухмыляется.

      Разумно было бы человеку появляться на свет немощным и сморщенным, а потом постепенно разглаживаться, хорошеть, оживать – прилаживаться к жизни, проникаться ею, напитываться. Но время – это когда все наоборот. Резвость и гладкость даются впустую, а старость – поперек жизни, ухмылкой. И зачем человека мучить, если жизнь его все равно такая маленькая?

      Чай с гвоздикой, как и плед, защищает от бабушки. «Она гвоздику не любит, значит, я не такая как она, и, может быть, не буду такой старой». «И ромашки бабушка цветами не считает – она другая, другая. И ничего не знает обо мне».

      На следующий