Прекрасные и обреченные. Френсис Скотт Фицджеральд

со старшего Пэтча на младшего.

      – Ну, раз ты вернулся, следует чем-нибудь заняться, – проникновенным голосом начал дед. – Добиться определенных результатов.

      Энтони ждал, что он закончит вступление словами «оставить после себя что-то значительное», и решил высказать собственное мнение:

      – Я вот подумал… Пожалуй, лучше всего мне подойдет писательская деятельность.

      Адам Пэтч поморщился, представив среди членов семьи длинноволосого поэта в компании трех любовниц.

      – Попробую писать очерки на исторические темы, – закончил свою мысль Энтони.

      – Значит, тебя интересует история? Но чего именно? Гражданской войны или Войны за независимость?

      – Да нет же, сэр. Речь об истории Средних веков. – В этот момент Энтони посетила идея осветить историю папства эпохи Возрождения, представив ее в совершенно новом свете. И все же он был доволен, что упомянул Средние века.

      – Средние века? – переспросил дед. – А почему не написать о своей стране? О том, что хорошо знаешь?

      – Видите ли, я так долго жил за границей…

      – Не понимаю, с чего ты решил писать о Средних веках. Мы называли их «Мрачными временами». Никто не знает, что тогда творилось, да никому и не интересно. Они остались в далеком прошлом, вот и все. – В течение нескольких минут дед пространно рассуждал о бесполезности подобных сведений, упомянув, разумеется, испанскую инквизицию и «поразивший монастыри порок». После чего поинтересовался: – Как думаешь, ты способен заняться каким-нибудь делом в Нью-Йорке и намерен ли вообще работать? – В последних словах прозвучала тонкая, едва уловимая издевка.

      – Разумеется, намерен, сэр.

      – Ну и когда же сподобишься?

      – Понимаете, нужно набросать план и многое прочесть, прежде чем приступить к работе.

      – Полагаю, это уже давно следовало сделать.

      Беседа исчерпала себя и резко оборвалась. Энтони поднялся с места и, взглянув на часы, сообщил, что после обеда должен встретиться со своим брокером. Он собирался провести у деда несколько дней, но утомился от вызывающей раздражение корабельной качки и не желал терпеть завуалированные, полные ханжеского лицемерия упреки и нападки. Перед уходом Энтони пообещал вскоре заглянуть.

      Тем не менее именно благодаря этому разговору мысль о работе прочно засела у него в голове и стала частью жизни. За год, прошедший после разговора с дедом, он составил несколько списков авторитетных источников, пробовал придумать названия глав и делил свой труд по периодам, однако ни одной строчки готового текста так и не появилось, и не было даже намека, что когда-нибудь это событие произойдет. Энтони предавался безделью и вопреки общепризнанной логике умудрялся при этом в полной мере вкушать радости жизни.

      После полудня

      Шел октябрь 1913 года, самая середина выдавшейся недели погожих дней, когда солнечные лучи праздно скользят по поперечным улицам и все