Отто. Герман Канабеев

рваные джинсы, натурально вдрызг изодранные, будто их владелец только и делает, что каждый день продирается через таёжный бурелом. Старый, в прошлом светлый свитер, сейчас больше походивший на грязную половую тряпку. На шее костяные чётки из маленьких человеческих черепков, выточенных из камня или из кости – не разобрать. Когда он приблизился, я ожидал, что от него пахнёт духаном бомжатины, но от этого странного мужика пахло очень даже свежо, то ли дезодорантом, то ли качественным парфюмом. Невозможно было определить, сколько ему лет. Кожа на лице тёмно-коричневого цвета, но это не природная смуглость, ощущение, будто он обуглился на солнце. Судя по разрезу глаз, можно было предположить, что он либо бурят, либо тувинец, либо кто-то из северных народностей.

      Братья Фот подошли к нам, и Кевин представил своего странного друга: «Знакомьтесь – Чингиз».

      Только теперь я разглядел, что Чингиз ещё молодой человек, максимум лет тридцати, и вывод такой я сделал, посмотрев ему в глаза. Глаза были кристально голубыми, без тяжести, которую можно разглядеть в глазах тех, за кого я его принял вначале. В них не было мутной пелены алкоголизма или пресловутой житейской мудрости. Скорее его глаза были похожи на глаза не по годам умного ребёнка, когда в них блестит разум одновременно с лукавством. У Чингиза оказалось мягкое тёплое рукопожатие и доброжелательная улыбка.

      Чингиз сел на пуфик неподалёку, а я спросил у Цапкина:

      – Андрей Михайлович, кто это?

      – У него лекция сегодня здесь, – ответил Цапкин.

      – Я думал, сегодня Отто говорить будет.

      – Ему ещё рано, у Отто сейчас что-то типа тренировки, стало быть. Пусть посмотрит, как это бывает вообще. А Чингиз, Чингиз очень интересный человек.

      Вот что рассказал мне Цапкин о Чингизе.

      Чингиз вырос в детском доме в городе Горно-Алтайске, родителей своих не знает, как попал в детский дом, не помнит. Сам Чингиз предпочитал думать, что он там и родился.

      Единственным увлечением Чингиза было рисование. Он не был по-настоящему талантливым художником и не обладал какой-нибудь сложной техникой, но те образы, что рождались в его голове, были удивительны даже для него самого. Он не мог объяснить, откуда они брались. Это было что-то похожее на наскальную живопись, мотивы индийских эпосов Махабхараты и тибетские мандалы. Его рисунки пользовались спросом в магазинах алтайских сувениров, и он зарабатывал с этого небольшую копейку.

      Чем старше становился Чингиз, тем более осмысленными становились его картины, а в пятнадцать лет он вышел из детского дома и, как он сам говорил, просто пошёл вперёд.

      С тех пор Чингиз бродил по Алтаю, останавливаясь только на зимовку. Личность он в тех краях известная, а сам себя называет сумасшедшим с редкими проблесками сознания.

      Зимовал Чингиз в заброшенных домах, которых в алтайских безлюдных теперь деревнях полным-полно. Когда наступала весна, Чингиз сдавал всё, что нарисовал, в сувенирные лавки для