Аттила, Бич Божий. Росс Лэйдлоу

закрытой двери громкий голос заставил Тита ускорить шаги:

      – … я б на твоем месте поставил свечку перед образом Сераписа. – Епископ говорил резко и отрывисто. – На сей раз ты отделался легким испугом. Продолжишь в том же духе – закончишь жизнь за решеткой.

      Тит ворвался в комнату. Перед сидевшим за массивным дубовым столом богато одетым священнослужителем стоял, понурив голову, пообтрепавшийся горожанин – судя по покрытой опилками тунике, плотник.

      – Я пытался его остановить, ваша светлость, – промямлил привратник, – но он… – Обернувшись, Тит наградил слугу столь грозным взглядом, что тот счел за благо замолчать.

      – Вон отсюда, – прошипел Тит. – Боюсь, вам тоже придется удалиться, – обратился он к ремесленнику. С округлившимися от изумления глазами тот выскочил за дверь вслед за привратником.

      – Да что вы себе позволяете! – вскричал епископ; лицо его покраснело от гнева. – Будьте любезны объяснить причину столь возмутительного вторжения!

      Пертинакс совсем не походил на того худощавого аскета с горящими глазами, коим представлял себе епископа Тит. То был полный, средних лет мужчина, одетый скорее на светский римский манер, нежели в простые церковные одежды.

      – Знаете Гая Валерия Руфина, бывшего легата Первого легиона? Я – его сын.

      – Если желаете переговорить со мной, договоритесь о встрече с моим нотарием. А теперь я просил бы вас уйти.

      – Уйду, когда сочту это нужным, ты, жирный кусок сала, – пророкотал Тит. Шагнув вперед, он притянул к себе епископа за край дорогого далматика. – И произойдет это не ранее, чем ты ответишь на мои вопросы. Благодаря тебе мой отец вынужден жить в нищете. Я хочу, чтобы ты объяснил мне, в чем он провинился? – С этими словами Тит разжал пальцы, и епископ шумно опустился на стул.

      Пертинакс нервно облизал губы – по всей видимости, его собеседник был настроен крайне решительно.

      – Он… он сам во всем виноват. Я лишь исполнил свой долг – проследил за тем, как соблюдается закон. – Говоря это, епископ попытался дотянуться своей толстой рукой до установленного на краю стола колокольчика, но, заметив, что гость внимательно следит за его манипуляциями, предпочел отказаться от своих намерений.

      – Так вот в чем заключается твой долг? В преследовании беззащитного старика за поклонение старым богам? Это что – страшное преступление?

      – Указ Августа Феодосия Первого, принятый двадцать четвертого февраля в тринадцатый год его правления, не имеет двойного прочтения. «На все языческие обычаи, как публичные, так и частные, налагается запрет». Что еще мне оставалось делать?

      – Проявить хоть немного человечности и сострадания, вот что. Говорится же в Библии, что Иисусом двигало сострадание к людям, потому что были они подобны овцам, не имевшим пастыря. Хорош пастырь! Если в чем и виновен мой отец, то лишь в том, что не пожелал идти на поводу у мелких бюрократов. А тебе это не понравилось – верно? И ты решил преподать ему урок?

      –