Герои Сирии. Символы российского мужества. Михаил Федоров

тридцать…

      Вход в клуб обрастал венками.

      Понял: «Не хватило места в зале и их выставили на улице».

6

      Вот поднялся по ступеням, вошел в холл, наполненный военными летчиками, и в потоке людей двигался на звуки тихой мелодии.

      Оказался в зале, увешанном красными полотнищами. Вдоль одной стены в ряд друг к другу жались венки, которые углом уходили на другую стену, и там на рядах стульев сидели близкие летчика.

      По центру стоял почетный караул и между солдатами на постаменте отливал лаком покрытый знаменем гроб с летной фуражкой наверху.

      Люди шли по двум алым дорожкам.

      Вот к гробу подошла бабушка и положила две гвоздички.

      Вот – омоновец сделал руки по швам.

      Мужчина в куртке с капюшоном остановился и, посмотрев на родных летчика, поклонился.

      Люди шли потоком…

      Наконец приблизился и я. Невольно в глазах бежали венки по стенам. Их было с полсотни. «А еще на улице», – вспомнил я венки при входе.

      Цветы вырастали горкой перед гробом, и их то и дело охапками относил в сторону майор.

      Я шел, а внутри что-то с силой поднималось.

      Передо мной все четче высвечивался фотопортрет почему-то очень знакомого мне человека с гордой осанкой. Он как бы смотрел в сторону. Он словно отвел взгляд: не глядите на меня. И от этой скромности становилось еще горше. Может, также смотрели на него все остальные, а он – чуть отводя взгляд. Отводя его от каждого. Может, упрекая: что ж вы… Не спасли меня…

      Накатывало и слепило глаза от света и влаги. И вот я остановился и, обводя глазами седовласых людей на скамьях, может, его отца и мать, его тещу и жену – молодую женщину – в черных платках, я склонил голову. Меня немного качало, а уже сбоку кто-то толкал: проходите, проходите. Как-то автоматически рука прижалась к груди, и тем, кого он «не долюбил…», к кому он «не доспешил», для кого он «не дорешил», вылетело:

      – Спасибо…

      В этих словах я еще не сознавал, что вкладывал. Они вылетели откуда-то из глубины. И морщась, со вздрагивавшей непроизвольно щекой шагнул в сторону, и мало кого видя впереди, вышел в соседний проход.

      И прозревал: спасибо, что вырастили такого парня.

      Что любили…

      Что родилась дочь…

      Что народ всколыхнуло, что тысячи людей шли и шли…

      Что в каждом возникло сострадание к летчику, которого многие теперь называли, кто своим сыном, кто своим внуком, своим-своим…

      И жутко становилось от этой мысли, что гибель многое проявила… Истинное самосознание моего народа.

      Зашел в зал, где на креслах сидели курсанты. Они теперь лучше понимали жизнь своего города.

      А на рояле на сцене росла горка цветов.

      Вышел на свежий воздух, а легкие воздуха не хотели. Не хотели воздуха нового. Хотели сохранить в легких воздух, с которым так или иначе соприкасался Роман Филипов, оставшийся в траурном зале.

      Я обошел здание. Хвостик последних прощавшихся уходил в клуб. На моих часах было три часа дня.

      С левой стороны