Донские казаки в борьбе с большевиками. Иван Поляков

пользуясь удобным случаем, я задавал им тот или иной вопрос. Были они уроженцами Усть-Медведицкого округа и ехали до ст. Серебряково на железнодорожной линии Поворино – Царицын.

      Из разговоров с ними мы поняли, что казаки сильно раскаиваются, что, поддавшись уговорам, выдали большевикам оружие и теперь едут домой на положении военнопленных, под охраной «грязной гвардии», как они прозвали красногвардейцев. Одному из казаков удалось сохранить винтовку, спрятав ее между обшивкой вагона, и он с чувством особой гордости не раз хвастался этим.

      На мой вопрос: «А зачем тебе, станичник, винтовка?» – он, не смущаясь, быстро ответил: «А как же покажусь отцу, да и в станице девки начнут дразнить – оне у нас такие», – добавил он с особенным ударением.

      «Да, быть может, и воевать придется», – сказал я после небольшой паузы. «А с кем?» – спросил он насторожившись.

      «Возможно, с немцами или еще с кем-нибудь – ведь вот говорят, Атаман Каледин воюет», – заявил я с целью вызвать его на разговор.

      «Да то буржуи, юнкера, да кадеты воюют, а казаки устали и войны не хотят, им война не нужна», – выпалил он, очевидно, слышанную фразу, но затем, немного подумав, продолжал несколько иным тоном: старшие сказывают, что их не возьмут. Атаман призывает только четыре переписи молодых, значит, попаду и я. Ну а служба, как служба, прикажут воевать – будем воевать, только раньше надо побывать дома. А большевики нам ни к чему, мы и без них хорошо жили».

      К сожалению, отход поезда помешал мне продолжить столь интересную беседу, каковую, несмотря на мои старания, возобновить не удалось. Но, думаю, приведенного достаточно, чтобы судить о настроении казаков этого эшелона, тем более, что мне было совершенно ясно, что казак, говоривший со мною, делился не своими личными мыслями, а передавал просто слышанное им среди казаков, т. е. как общее настроение.

      Ночью 19-го января миновали узловую станцию Поворино и рано утром въехали, наконец, в обетованную Донскую землю. Мы с большим нетерпением ждали этого момента, уверенные, что с ним резко изменятся условия нашего странствования и обстановка станет для нас более благоприятной. Отчасти мы не ошиблись. Станции здесь не носили того ужасного и отталкивающего вида, как в Донецком районе, и не являлись скоплением всякого вооруженного сброда. Не было почти и красной гвардии. Чаще встречались казаки, преимущественно старики, одетые в свои казачьи зипуны, из-под которых выглядывали традиционные лампасы на брюках. Мы свободнее себя держали, выходили на остановках, вступали в разговоры, стараясь выяснить положение в области и узнать новости. Вероятно, наш внешний вид не внушал особого доверия, и казаки, принимая нас за солдат-большевиков, неохотно вступали с нами в разговор, а временами в грубой форме говорили: «чего лезешь язык чесать, проваливай дальше».

      Откровенно говоря, такие ответы меня сильно радовали, доказывая некоторую недоверчивость и даже враждебность казаков к большевикам и, вместе с тем, рождая надежду, что