Дорога тайн. Джон Ирвинг

действительно не знал, как вести себя на свидании; он никогда этого не знал, а эти две женщины заставляли его нервничать.

      – Всякий раз, когда я слышу слово «взрослый», я думаю о чем-то порнографическом, – сказала Дороти, улыбаясь Хуану Диего.

      – Хватит, Дороти, – сказала ее мать.

      Уже стемнело, когда их поезд прибыл на станцию Коулун; набережная Коулуна была переполнена туристами, многие из которых фотографировали вид на небоскребы, но Мириам и Дороти незаметно скользили сквозь толпу. Возможно, мерилом увлеченности Хуана Диего матерью и дочерью было то, что он меньше хромал, когда Мириам или Дороти поддерживали его за предплечье или запястье; он даже полагал, что ему удавалось скользить так же незаметно, как и им двоим.

      Облегающие свитера с короткими рукавами, которые были на женщинах под кардиганами, обрисовывали их груди, но сами свитера выглядели скорее скромно, чем броско. Возможно, подумал Хуан Диего, из-за этой скромности Мириам и Дороти оставались незамеченными; или же все объяснялось тем, что туристы вокруг были в основном азиатами и их, видимо, не интересовали эти две привлекательные женщины с Запада. Юбки на Мириам и Дороти, как и свитера, были тоже облегающими, то есть узкими, – во всяком случае, так сказал бы Хуан Диего, – но и их юбки не привлекали особого внимания.

      Неужели я единственный, кто не перестает пялиться на этих женщин? – удивлялся Хуан Диего. Он не разбирался в том, что нынче модно; он не имел никакого представления о том, как «работают» нейтральные тона. Его сознание не отметило, что на Мириам и Дороти были бежево-коричневые юбки и серебристо-серые свитера – причем то и другое безупречного кроя. Про ткань он, возможно, подумал, что к ней приятно прикасаться, но что он действительно отметил, так это грудь Мириам и грудь Дороти и, конечно, их бедра.

      В памяти Хуана Диего почти ничего не осталось от той поездки на поезде в Коулун – ни оживленной набережной Коулунской гавани, ни даже ресторана, в котором они ужинали, – лишь только то, что он был страшно голоден, и еще, что он наслаждался обществом Мириам и Дороти. Он и правда не мог вспомнить, когда ему было так хорошо, хотя позже – менее чем через неделю – уже забыл, о чем они тогда говорили. О его романах? О его детстве?

      Встречаясь со своими читателями, Хуан Диего осторожничал, чтобы не сболтнуть слишком личного о себе, поскольку, как правило, его читателей именно это и интересовало. Он часто пытался перенаправить разговор на жизнь своих читателей; так что он наверняка попросил бы Мириам и Дороти, чтобы они рассказали ему о себе. Как насчет их детства, их юности? И Хуан Диего, видимо, спрашивал этих дам, хотя и аккуратно, о мужчинах в их жизни; конечно, ему было бы любопытно узнать, с кем они связаны. Тем не менее он ничего не помнил о разговоре в Коулуне – ни слова, – помнил лишь, с каким абсурдным вниманием изучал в экспрессе из аэропорта по пути в Коулун свой проездной билет и только обрывки разговора о книгах по пути обратно в отель «Регал».

      Только одно