Мельмот Скиталец. Чарлз Роберт Метьюрин

теперь всех. Проповедник умолк, и в расступившейся толпе предстала фигура монаха того же монастыря…

* * *

      После того, как были испробованы все обычные способы – увещевания, внушения и взыскания, – и местный епископ, которому доложили об этом чрезвычайном происшествии, прибыв в монастырь, потребовал, чтобы строптивый монах объяснил ему свое поведение, но так ничего и не добился, было решено предать виновного суду Инквизиции. Когда несчастному сообщили об этом, ужас его был безграничен, и он готов был снова и снова повторять все то, что может рассказать о смерти отца Олавиды. Но все его самоуничижение и повторные просьбы исповедовать его пришли слишком поздно. Его передали в руки Инквизиции. Существо процессов, которые ведет этот суд, редко становится известным, но имеются некие тайные сведения (за достоверность которых я не могу ручаться) касательно того, что он говорил на суде и какие пытки ему пришлось вынести. На первом допросе он обещал рассказать все, что может. Ему ответили, что этого недостаточно и что он обязан рассказать все, что знает…

* * *

      – Почему ты пришел в такой ужас, когда хоронили отца Олавиду?

      – Не было человека, который не испытал бы ужаса и тоски при виде смерти этого чтимого всеми священника, который оставил после себя добрую славу. Поступи я иначе, это могло бы служить доказательством моей вины.

      – Почему ты прервал надгробное слово такими странными возгласами?

      На вопрос этот не последовало ответа.

      – Почему ты продолжаешь упорствовать и навлекаешь на себя опасность своим молчанием? Взгляни, заклинаю тебя, брат мой, на распятие, что висит на стене, – с этими словами инквизитор указал на большой черный крест, висевший позади кресла, на котором он сидел, – одна капля пролитой им крови может смыть все грехи, какие ты когда-либо совершал; но вся эта кровь вместе с заступничеством царицы небесной и подвижничеством всех мучеников, больше того, даже отпущение, данное самим папой, не сможет избавить тебя от проклятия, которое тяготеет над нераскаявшимися грешниками.

      – Но какой же я совершил грех?

      – Самый тяжкий из всех возможных грехов: ты отказался отвечать на вопросы, заданные судом пресвятой и всемилостивой Инквизиции, ты не захотел рассказать нам, что тебе известно о смерти отца Олавиды.

      – Я уже сказал вам, что, как я полагаю, гибель его есть следствие его невежества и самомнения.

      – Чем ты можешь доказать это?

      – Он пытался постичь то, что скрыто от человека.

      – Что же это такое?

      – Он считал себя способным обнаружить присутствие нечистой силы.

      – А сам ты владеешь этой тайной?

      Подсудимый весь затрясся в волнении, а потом совсем слабым голосом, но очень внятно сказал:

      – Господин мой запрещает мне говорить об этом.

      – Если бы господином твоим был Иисус Христос, он бы не мог запретить тебе слушаться приказаний Инквизиции или отвечать на ее вопросы.

      – Я в этом не