Сокровища горы Монастырь. Михаил Ханин

кафтанах.

      Тиша оставил их под присмотром Мити на берегу Зеленой и направил коня в воду. Выбравшись на другой берег, он соскочил с лошади и метнулся через рощицу к молельному дому. От него по округе разносился тревожный колокольный звон, торжественное пение и выкрики: «Сдавайтесь!»

      Чуть позже он увидел молельный дом, солдат, которые окружили и держали его под прицелом, подняв ружья. Ни мамочки, ни папочки, ни Лизы с Данилкой, ровно как и иных жителей скита, мальчик и сейчас не увидел.

      «Схоронились в молельном доме!» – мелькнуло у него в голове.

      – Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, – неслось из него. Тиша в этом хоре различал и густой бас отца, и ангельские голоса Лизы с мамочкой, и звонкий испуганный голос Данилки.

      – Сдавайтесь! – снова закричал один из солдат, наверное, атаман – Сдавайтесь, все равно не уйти!

      К нему подскочил боярин в шляпе, черной накидке на плечах, рукой на привязи и что-то стал объяснять ему.

      – Бугровщик! – ахнул, сообразив, Тиша. – Анисим!

      – Бугровщик Анисим! – подтвердил кто-то, положив ему руки на плечи. – Он и привел сюда оных солдат.

      Тиша обернулся – сзади стоял дедушка Савва Кривоногов.

      – Не покоримся слугам антихриста, – твердо ответил атаману отец из церкви. – Умрем за древнее благочестие, примем второе крещение[7], но не сдадимся.

      Атаман повелительно махнул рукой, и грянул залп. Из молельного дома послышались испуганные крики, стон, но ни пение, ни звон колокольный не умолкли. Следом в кучи хвороста и соломы из него полетели факелы и свечи. Повалил густой дым, потом хворост, солома, смоль, береста и сам молельный дом вспыхнули, как факел.

      – Будь проклят, Анисим! – раздался из огня голос отца. – Будь проклят! Будь проклят!

      – Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси прибежище твое, – пели в горящем амбаре мамочка с Лизой и другие жители пустыни. – Не придет к тебе зло, и рана не приблизится к телесу твоему…

      Потом среди пения послышались кашель, крики, стоны, вопли.

      – Мамочка, мамочка! – раздался родной голосок Лизы. – Игнатушка, Тишенька, спасите!

      – Мама! Лиза! – взвизгнул Тиша, рванувшись из рощи в море огня. Однако его тут же свалил (откуда сила взялась) дед Савва, придавил своим тщедушным телом и зажал крепкой ладонью рот.

      – Прости, Лизонька, прости, Данилушка, не уберегла! – услышал он родненький голос мамочки. – Прощайте, детушки! А-а-а!

      – Мамочка! – укусив руку деда Кривоногова и пытаясь вырваться, рыдал и рычал Тиша. – Родненькая!

      Пение тем временем смолкло. Крики и вопли вдруг переросли в леденящий душу рев: «А-а-а-а!»

7

Второе крещение – самосожжение раскольники называли вторым крещением.