На пути в Иерусалим. Вера Скоробогатова

мои карьерные возможности также жалкая иллюзия. Я состарюсь прежде, чем заработаю на жилье и путешествия. Так зачем жить, если молодость тяжела и никчемна, а впереди бедная, тоскливая и одинокая старость?» Грустные пророчества сами собой приходили ей в голову: «Детей у меня не будет, потому что зачинать их без любви с чужими мужчинами, как собаке на случке, постыдно. Я умру, не сделав ничего, достойного моих сил. Не оставлю на Земле никакого благотворного следа. Лишь следы на ветру, мои случайные песни…»

      Любая еда начала вызывать у девушки отвращение, и она больше не пыталась ни завтракать, ни ужинать.

      Вопреки не проходящей усталости по утрам Аня собиралась в «Галактику» с мыслями, что лучше было бы умереть. В один из таких моментов ей позвонила мать. Они с Катериной разговаривали редко, коротко и ни о чем, чтобы не задеть друг друга и не вызвать бурю никому не нужных эмоций. Мать изображала интерес к жизни дочери, ограничиваясь поверхностными вопросами. Аня деланно улыбалась и нехотя, односложно отвечала, притворяясь успешной леди. Она знала: Катерина желает слышать лишь о достижениях дочери, а всё остальное считает не стоящей внимания чепухой, мусором, не имеющим права на существование. «Для чего тогда жить? – всегда хотелось спросить Анчутке. – Жизнь должна быть интересной и радостной. Нам нужны самые разные чувства и события, падения и взлеты, ошибки и открытия. Я тебе что, баран? Мне нужно долбиться головой о стену ради каких-то модных, не интересных мне успехов? Чтобы ты хвалилась ими перед знакомыми?» Но Анна молчала, понимая, что, кроме упреков, ничего от матери не услышит. Раздражая друг друга, они, однако поддерживали видимость родственной связи, не готовые разорвать ее окончательно.

      Тем утром Анюта не сумела скрыть от матери свое истинное настроение, а Катерина, наперекор привычке не замечать переживаний дочери, не пренебрегла ими и спросила:

      – Что с тобой, Анчутка? Почему ты такая мрачная?

      – Мне всё надоело, – безразлично бросила Аннушка. – Какое-то мертвецки холодное равнодушие к жизни. Я даже не ем, давно тошнит от еды. Вот в некоторых странах разрешена эвтаназия, жаль, что не у нас. Я бы… Какая разница, увечный человек страдает физически, или телесно здоровый – душевно?

      – Ишь ты, неженка! – в изумлении ахнула Катерина. – Я и то, при моей прошлой собачьей жизни, не пыталась покончить с собой. Думала о смерти, да, правда, но все-таки не пыталась. А ты, анчутка, – с какой стати? У тебя же всё хорошо! Ты здоровая и молодая. Ты должна работать, наживать добро и рожать детей.

      – Ты ничего, никогда обо мне не знала и не хотела знать, – выпалила Анна, возмущенная до глубины души. – Так как же ты можешь рассуждать об этом?!

      В тот миг Аня почувствовала, что совсем не любит мать, что хочет вычеркнуть ее из жизни или поменять на понимающую и принимающую ее женщину. «Ведь так бывает у людей: с виду для посторонних мать заботливая и милая, но дочь мечтает сбежать подальше от ее холода и издевки во взгляде, – думала в отчаянии