Сочинения. Василий Розанов

овому жильцу.

      Еще что?

      Библиографы будут разбирать мои книги.

      А я сам?

      Сам? – ничего.

      Бюро получит за похороны 60 руб., и в «марте» эти 60 руб. войдут в «итог». Но там уже все сольется тоже с другими похоронами; ни имени, ни воздыхания.

      Какие ужасы!

* * *

      Сущность молитвы заключается в признании глубокого своего бессилия, глубокой ограниченности. Молитва – где «я не могу»; где «я могу» – нет молитвы.

* * *

      Общество, окружающие убавляют душу, а не прибавляют.

      «Прибавляет» только теснейшая и редкая симпатия, «душа в душу» и «один ум». Таковых находишь одну-две за всю жизнь. В них душа расцветает.

      И ищи ее. А толпы бегай или осторожно обходи ее.

      (за утрен. чаем).

* * *

      И бегут, бегут все. Куда? зачем? – Ты спрашиваешь, зачем мировое volo?[2]

      Да тут – не volo, a скорее ноги скользят, животы трясутся. Это скетинг-ринг, а не жизнь.

      (на Волково).

* * *

      Да. Смерть – это тоже религия. Другая религия.

      Никогда не приходило на ум.

      . .

      Вот арктический полюс. Пелена снега. И ничего нет. Такова смерть.

      . .

      Смерть – конец. Параллельные линии сошлись. Ну, уткнулись друг в друга, и ничего дальше. Ни «самых законов геометрии».

      Да, «смерть» одолевает даже математику. «Дважды два – ноль».

      (смотря на небо в саду).

      Мне 56 лет: и помноженные на ежегодный труд – дают ноль.

      Нет, больше: помноженные на любовь, на надежду – дают ноль.

      Кому этот «ноль» нужен? Неужели Богу? Но тогда кому же? Зачем?

      Или неужели сказать, что смерть сильнее самого Бога. Но ведь тогда не выйдет ли: она сама – Бог? на Божьем месте?

      Ужасные вопросы.

      Смерти я боюсь, смерти я не хочу, смерти я ужасаюсь.

* * *

      Смерть «бабушки»[3] (Ал. Адр. Рудневой) изменила ли что-нибудь в моих соотношениях? Нет. Было жалко. Было больно. Было грустно за нее. Но я и «со мною» – ничего не переменилось. Тут, пожалуй, еще больше грусти: как смело «со мною» не перемениться, когда умерла она? Значит, она мне не нужна? Ужасное подозрение. Значит, вещи, лица и имеют соотношение, пока живут, но нет соотношения в них, так сказать, взятых от подошвы до вершины, метафизической подошвы и метафизической вершины? Это одиночество вещей еще ужаснее.

      Итак, мы с мамой умрем и дети, погоревав, останутся жить. В мире ничего не переменится: ужасная перемена настанет только для нас. «Конец», «кончено». Это «кончено» не относительно подробностей, но целого, всего – ужасно.

      Я кончен. Зачем же я жил?!!!

* * *

      Если бы не любовь «друга» и вся история этой любви, – как обеднилась бы моя жизнь и личность. Все было бы пустой идеологией интеллигента. И верно, все скоро оборвалось бы.

      …о чем писать?

      Все написано давно[4] (Лерм.).

      Судьба с «другом» открыла мне бесконечность тем, и все запылало личным интересом.

* * *

      Как самые счастливые минуты в жизни мне припоминаются те, когда я видел (слушал) людей счастливыми. Стаха и Алек. Пет. П-ва, рассказ «друга» о первой любви[5] ее и замужестве (кульминационный пункт моей жизни). Из этого я заключаю, что я был рожден созерцателем, а не действователем.

      Я пришел в мир, чтобы видеть, а не совершить.

* * *

      Что же я скажу (на т. с.) Богу о том, что Он послал меня увидеть?

      Скажу ли, что мир, им сотворенный, прекрасен?

      Нет.

      Что же я скажу?

      Б. увидит, что я плачу и молчу, что лицо мое иногда улыбается. Но Он ничего не услышит от меня.

* * *

      Я пролетал около тем, но не летел на темы.

      Самый полет – вот моя жизнь. Темы – «как во сне».

      Одна, другая… много… и все забыл.

      Забуду к могиле.

      На том свете буду без тем.

      Бог меня спросит:

      – Что же ты сделал?

      – Ничего.

* * *

      Нужно хорошо «вязать чулок своей жизни», и – не помышлять об остальном. Остальное – в «Судьбе»: и все равно там мы ничего не сделаем, а свое («чулок») испортим (через отвлечение внимания).

* * *

      Эгоизм – не худ; это – кристалл (твердость, неразрушимость) около «я». И собственно,

2

Хочу (лат.).

3

Имеется в виду Александра Адрияновна Руднева (урожд. Жданова, ок. 1826–1911), мать жены писателя, с которой, как и с будущей женой Варварой Дмитриевной, Розанов познакомился во время службы в Ельце

4

Розановская вариация на тему стихотворения М. Ю. Лермонтова «И скучно и грустно» (1840).

5

Жена Розанова Варвара Дмитриевна Руднева (1864–1923), которую он называет в этой книге «другом», была в первом браке замужем за Михаилом Павловичем Бутягиным (ум. 1885).