Поводырь. Андрей Дай

лошадях, смотрю, разбираешься, – откровенно завидуя теплым варежкам раненого, сказал я, только чтобы что-нибудь сказать.

      – Как же иначе, барин! – немедленно отозвался, позабыв морщить лоб от боли, ямщик. – Сами-то мы Кухтерины. Отец, царство ему небесное, Николай Спиридоныч, канским купчинам гильдейским за лошадями ходил. Чужих аки своих выхаживал. И казачкам засечным с конягами помощь оказывал. А хде он, там и я при ем.

      – Сами почему коней не разводите?

      – Охохонюшки, барин! Справное-то животное, поди, и до пятидесяти рублев доходит. А где я?! Четвертную бумагу и видал-то единожды. И то в руках гостя торгового. С извозу ежели рубли три за зиму нашкорябаешь с добрых господ – и то ладно. Многие и того домой не привозят… Времена ныне таки… То ли копейку в кошель, то ли голой… задом в сугроб. Лихие опять же озоруют…

      – А власти чего?

      – Окружные-то? А им-то чево? Им жалова с Расеи идет. Што им до нас? Деньгу и ту, поди, фердъегеря привозят. Окромя купчин да ссыльных, и не нужны никому.

      – А губернские чего ж?

      – Те, барин, поди, и не ведают о нас, – хмыкнул извозный мужичок. Полдня везший нас по лютому морозу, потом раненый, но так и не захныкавший, не пожаловавшийся ни разу. Стальной мужичок!

      – Но ведь тракт государев…

      – То так.

      – И извоз по тракту – государево дело. А для Сибири дорога эта так и вообще пуповина.

      – Складно у тебя выходит, барин, – кивнул Евграф. – А мы, при извозе, значицца, навроде мамкиного молока, что нерожденное дитятко окормляет.

      – Выходит, так, – улыбнулся я. – Вы людей возите, а это кровь Сибири нашей.

      – Складно, – и вовсе обрадовался возница. – В Термаковскую деревеньку вернусь – земелям передам, порадую. Мне за то и любо ссыльных-то возить, что у них завсегда складно речи весть выходит…

      – А если бы была у тебя пара лошадок справных?

      – Ишто? Издохла бы животина к весне. Я сена коровенке едва надергал, а коням еще и овса положено.

      Вымогатель. Наверняка ведь уже понял, что трофейные лошади ему могут достаться. И деньги из загашников злыдней видел. Вот и намекал – чего бы мне не поделиться доходами? А и правда. Чего мне, жалко, что ли? Герман Густавович одного жалованья по службе государевой до десяти тысяч в год должен получать. Да в саквояже двадцать тысяч ассигнациями – батюшкин гостинец. От матушки, уже года три как почившей, наследство – шестнадцать тыщ золотом – тоже с собой. В Санкт-Петербурге, в Государственном банке, девять серебром и двести с лишним акций Кнауфских заводов в Уральском горном округе примерно на двести тысяч серебром – это уже от отца. Дядя, отцов брат, Эдуард Васильевич Лерхе, калужский губернатор, письмо присылал, писал: коли нужда будет, мол, скажи. В пределах двадцати – тридцати тысяч поможет. Недавно у него жена скончалась. Дети еще не успели вырасти, так что он, похоже, надо мной решил попечение взять.

      Брат пять тысяч передал