Письма жене. Женой не прочитаны. Поверил только теперь. Геннадий Анатольевич Бурлаков

что и с кем происходило, кто-то умер, кто-то исчез… Время просто неумолимо ко всем нам. И стало так грустно, больно, гадко, мерзко… И почему-то я решил написать тебе это письмо. Мне кажется, что мы мало последние несколько лет смогли поговорить в сравнении с тем, сколько нам было надо поговорить! Опять путано? – Пойми и извини.

      Я подумал также, что время неумолимо во всех отношениях: оно не давало нам общаться столько, сколько мы бы хотели, не давало дышать порой свободно, гнало вперед и вперед, – иногда для выживания, иногда просто по инерции. Обстоятельства и люди не давали нам перемещаться в пространстве так и туда, куда и как мы хотели.

      Последние мои годы жизни в прошлой семье (боюсь сравнивать, но, возможно, и у тебя также было) были чем-то таким, что нельзя назвать «в семье», – где-то рядом или даже на периферии, или даже вдали… Это не была семья, это не была холостяцкая жизнь, это была вообще не жизнь!!! Надеюсь, что ты меня поймешь. В настоящее время я сравниваю свои ощущения и осознаю себя, что был у них как сырьевой придаток. Как плантация для выращивания биомассы вдали от откармливаемых индивидуумов. Как дальняя зарубежная колония для поставки сырья для основного государства. Я был с ними в том же городе, доме, квартире, я был рядом, как мне казалось, с ними, – но они не были со мной рядом. Они уже тогда жили своей отдельной жизнью, совершенно не беря в расчет, что есть я. Нет, вру! Они брали в расчет в том случае, когда надо было обратиться к кому-то со словом «НАДО»! Надо корм, надо шкуры, хочется новую видео или аудио карту в компьютер, надо бумагу для рефератов, краску для принтера, надо за телефон заплатить, за квартиру, родственникам подарки купить, машину тестю починить… Я не злобствую, – мне что-то стало вдруг так грустно от этих мыслей и воспоминаний.

      Сейчас, вспоминая свои чувства и ощущения тех лет, мне кажется, что вокруг меня и внутри меня всегда была пустота. ПУСТОТА!!! Я жил без собственно смысла, хотя говорил и думал, что жил для семьи, для детей. Я оставался в семье (в смысле, не покидал ее) тоже ради детей. Я их любил тогда и люблю сейчас. Я не могу сейчас с ними связаться ни в письме, ни по телефону, – я не хочу, чтобы они знали, что мне и как было трудно и больно эти месяцы и годы. Не потому, что не хочу их травмировать, – они взрослые уже, – а потому, что я гордый. Не хочу, чтобы кто-то вообще пока знал, как и на сколько у меня все изменилось, поменялось…

      За эти годы жизнь как-то наполнилась для меня новым смыслом, новым содержанием. Моя новая жена, порой сама того не подозревая, – а иногда и сознательно, – учит меня жить по-новому, делая совершенно неизвестные мне вещи. Она учит меня уделять внимание себе самому, любить себя самого, беречь себя самого. Она так вдохновлено учит меня жить, что я начинаю весь преображаться, – сам чувствую, как оттаивает душа!

      Проходит чувство «одиночества в толпе». Даже на таком огромном расстоянии я продолжаю чувствовать тепло ее рук, тепло и заботу ее души.