Девочки играли в апокалипсис. Татьяна Ясникова

что он оказался внутри экрана огромного компьютера. Раз он работал, значит, все было как надо. Его исключительные функции по поддержанию равновесного состояния Земли взял на себя кто-то другой, а больше волноваться было не о чем.

      Наконец, спустя месяц, а Ваня делал своим ножичком отметки на палке, названной им посохом, он очутился на высоком берегу широкой, полноводной реки.

      И тут к нему бросился человек с белыми волосами и бородой в поношенном костюме АК.

      – Наконец-то я могу спокойно умереть, – воскликнул он, – я мечтал увидеть АКью напоследок!

      – Живите! – воскликнул Ваня. – Как вас зовут?

      – Иван.

      – И меня Иван…

      – Значит, я могу умереть спокойно!

      – Как же вы это сделаете?

      – Я давно придумал. Я брошусь в реку.

      – Пока я шел, я понял, что надо найти женщину. Я видел их, у меня была мать.

      Вот я тоже думал и понял, что река – это мать. Река – это память.

      – Да? – удивился Ваня. – Тогда, пожалуй, бросимся вместе. Она красивая.

      АК стояли и смотрели, как переливается прохладная река, искры скачут по ней рябыми язычками пламени.

      – Смотрите! – вдруг воскликнул Ваня. – На другом берегу вышли с пляской девушки в алых сарафанах!

      Путешествия Крышечкиной

      1. Пряники

      Чем занимается господин Ч., его род деятельности, Крышечкиной совершенно неизвестно. «Ч» – это Человек с большой буквы.

      Он сидит, слегка горбясь, перед Крышечкиной, очень задумчиво, будто что-то вспоминает, и сгибает своими смуглыми от загара пальцами лежащую на столе салфетку. Как ни придумывай, кто он, и что он, читателю будет скучно. А так – не очень.

      Возраст господина Ч. определить сложно. А, может быть, это и не нужно. О человеке говорят его дела, действия. Господин Ч. сидит, задумавшись, и сгибает салфетку. Он не жмурится, не гримасничает. Он тих, будто он не из этих мест, кажется несколько отсутствующим. Картины перед его мысленным взором слишком отличаются от текущих – движения толпы, эскалаторов, прозрачных лифтов, официантов, красующегося за стойкой бармена. Тот то и дело снисходит к людям, просящим то одно, то другое. Он никому не отказывает, не говорит: «А вот это я не дам. Это не для вас. Это для того, кто еще не пришел». Бармен рыхлый, белобрысый, высокий, казался бы скандинавом, если бы дело не было в России.

      Какое дело? И его обозначать не хочется. От обозначения оно умалится, потускнеет, станет похожим на все другие дела.

      В сумке Крышечкиной лежит влажная салфетка в упаковке «Трансаэро». Но она не догадывается дать ее господину Ч. Может быть, он от того сгибает и разгибает салфетку, что надо бы протереть руки перед едой? И он, и Крышечкина оба забыли об этом. Детство с неукоснительной санитарией прошло давно. И время сейчас другое. Оно на санитарии так строго не настаивает. Было, когда вся страна оказалась огромным госпиталем, на более двух десятков миллионов убитых пришлось еще большее число раненых, и тогда влияние медицины