.

на затылке.

      – Моя мама в девушках тоже носила косу. Она любила длинные косы и носила их до замужества. У нас есть фотография, где она с косой.

      – Моя Роза, хочешь, я затоплю баню.

      – Как ты меня назвал? – спросила она и прослезилась.

      – Моя роза… – ответил он.

      – Когда я вспоминаю маму, мне всегда хочется плакать.

      – Не нужно. Я включу парилку. Через час можно будет париться.

      – Твоя мама была высокая?

      – Нет, метр, шестьдесят шесть.

      – А моя высокая. Она была ростом с папу. Может быть, мне что-нибудь приготовить?

      – Мы могли бы обойтись бутербродами.

      – Лучше я приготовлю. – Она поднялась, подошла к плите и осмотрела ее. – Духовка тоже есть. Вот и хорошо. Тогда я сделаю любимое блюдо папы.

      – Нет, я не стану возражать против любимого блюда папы, – сказал он и улыбнулся.

      Ей захотелось показать себя хозяйкой в доме, хотелось показать себя такой, какая она есть, хотелось накормить его чем-то вкусным, представить, как все у них могло бы быть хорошо. Она все умела, и все могла делать по дому. Она готова была сделать для него сейчас все, что угодно. И накормить, и постирать и погладить его одежду. И она все это сделала бы с огромным счастьем, как делают то, чего долго ждешь.

      Она надела халат, запорхала у плиты, загремела скородами и противнями.

      – Скажи, как тебя звала мама дома?

      – Иногда Пончик… Я был толстенький, а она была большой насмешницей, – улыбнулся он. – Но чаще она звала меня Граммушка.

      – Почему?

      – Фамилия Граммов. Я – Игорь Граммов.

      – Отсюда Грэмми?

      – Да.

      – Мне здесь нравится. Я бы сделала здесь перестановку и купила новую мебель.

      – Давай мы не будем этого делать, – с улыбкой перебил он ее.

      – Конечно, – рассмеялась она.

      В какой-то момент он поймал себя на том, что ему приятно смотреть на то, как она хозяйничает. Поглядывая на нее с любовью, он надел банный халат, который вполне соответствовал обстановке, подошел к двери в парилку, на стене у входа включил парилку и вывел регулятор на полную мощность. Когда он с улыбкой хотел посмотреть, что она готовит, то услышал игривое:

      – Не подглядывай.

      – Не буду, – сказал он, зашел в парную, включил свет и посмотрел на электропечь.

      Она уже в своих недрах накалилась и нагревала парную. Он сел около нее и стал смотреть на камни, которые лежали сверху, и за которыми маячила раскаленная спираль электропечи. Ему хотелось пойти к ней, но он томил себя, выжидал. Почему-то около нее он не мог оставаться спокойным, руки сами тянулись к ее плечам, к ее талии и бедрам. Он хотел ей обладать снова и снова. И только разговоры на бытовые темы, помогали ему отвлекаться от неистребимого желания близости.

      Он замер. Душа вышла из него погулять. Не хотелось двигаться. Казалось, он поймал мгновение вечности. Ловить неподвижностью мгновения вечности это он любил. Сидишь и не шевелишься и в какой-то момент ловишь себя на том, что не хочешь шевелиться, потому что можешь нарушить