Ночью все кошки черны. Татьяна Летнева

зачем? отчего? Я не пыталась судить его, мне хотелось осознать… ПОЧЕМУ? Я искала единения… И была во мне мучительная потребность в мужском участии и отцовской любви… Я не помнила о нём ничего, я почти его не знала… кроме тех напряжённых моментов осмысления внутри и вне себя – бесконечной боли, попытки ЧУВСТВОМ понять его и себя в случайно неслучайных встречах… Помнила почему-то, как он мне сказал, что из всех цветов любит ландыши. Я поехала к нему, несмотря ни на что, и привезла только маленький весенний букет ландышей. Он вдохнул их тонкий весенний аромат. Всего один раз. И положил на стол. На следующий день отца не стало.

      Надо ли искать смысл в этих двух вошедших так остро в мою память «осколками стекла» жизни ландышевых потрясениях? Один – длиною в жизнь и бесконечной болезненной попыткой понять проблемы отцов и детей… Другой – короткий и яркий по своей красоте природный эпизод в лесу. Всего один только раз. Для меня одной. Как нежданный, но не лишённый глубокого смысла знак. Ландышевое море разлилось навсегда в душе и памяти картинкой удивлённого восторга многоточием… Есть ли связь между ними? и почему так остро больно?

      Говорят, важно только то, что ясной памятью входит в нас и не покидает, несмотря ни на что… Осколками драматичной памяти и болью в душе или эмоциональным потрясением. Эта страница никогда не устареет. Это страница смысла жизни и смерти. Это страница вечного поиска и осмысления. Перетекания большого в малое и малого – в бесконечность. И поиск причинности, истинности. Зачем и ради чего мы живём и кто посылает нам эти мгновения длиною в жизнь и миг – мгновением, откровением красоты? из хаоса мыслей, жизни – яркими островками памяти?.. И насколько хватает и хватит ли в нас любви, чтобы не сойти с ума в «тончайшей постановке» жизни? Главное – не уснуть от «сладости» в бесконечности тишины и красоты, и не задохнуться от боли хаоса… Только любовь держит на острие, только любовь не даёт упасть…

      Тополя вековые

      Заснежил цветом тополь с утра, томность жара входящего лета, майский жук прилетел вдруг вчера, и жужжаньем его я согрета. И шуршать в коробкé – не умри! К уху крепко – корябчатый скрежет, словно в юность лететь до зари, к древу жизни, в цветущую свежесть. Вся Москва в тополином пуху, по асфальту шарами катает… ветер… память о детстве в снегу, где себя каждый помнит и знает. Черный памятник Пушкину спит, за спиной кинозалы в молчании… только в Сытинском рынок бурлит, опьянённый гулом признанья, вспомнить дом в Богословском, дворы, побродить к Патриаршим, по Бронной, дух Москвы, центра, в сердце – внутри, и в душе, что к романтике склонна. Пух легчайший кружит белизной, на ресницы стремится причалить и зарадужить небо слезой, улетевшим и прошлым изранить… Гусеничной повисла серьгой тополиная «ягода» лета. Неразлучна с июньской судьбой белопухлость воздушного цвета. Тополиная снежность – июнь, память зрелости тает – не стает, головой, поседевшей, как лунь, жизнь мою, словно книгу, листает…

      Как стояли полвека назад