Чудаки. Алексей Толстой

да, к княгине… Вот что!..»

      В волнении он приподнялся на локте, но винные пары опять ударили в голову, прервав последовательность мыслей. Уткнувшись в подушку, пролежал он довольно долго, потом позвал слабым голосом (до звонка трудно было дотянуть руку):

      – Тит!

      Никто не ответил… Николай Николаевич, пошарив, нашел портсигар, спички и закурил. Табачный дым еще пуще затуманил мысли, но потом все-таки прояснилось, и Николай Николаевич вспомнил о княгине, вспомнил все: как вчера, после годовой разлуки, встретил Муньку Варвара, как она обрадовалась, а он хотел удрать, но это не удалось, – не удрал. Как они обедали, потом катались, потом в «Самарканде» ужинали с цыганами; как пришли какие-то офицеры с пьяным англичанином, кричавшим почему-то «батюшки, матушки»; как на столе лежали Мунькины толстые ноги и так далее, и так далее… Цыгане, шампанское, Мунькины духи… Даже сейчас ими пахли руки… Но скверное случилось после, когда в два часа возвращались на автомобиле: на углу Кирочной поравнялась с ними карета, из окна выглянула сама княгиня Лиза и устроила такую гримасу, что… фу!.. фу!..

      Николай Николаевич вытер мокрый лоб, привстал и крикнул:

      – Тит, осел!

      Вошел мрачный мальчик-грум, по имени Тит, отдернул, звеня кольцами, штору, и дневной свет залил небольшую низкую комнату, кровать из карельской березы и желтое, длинное, измятое лицо Николая Николаевича с коротко подстриженными усиками.

      Николай Николаевич зажмурил глаза от боли. Тит захватил платье, ушел и вернулся, держа в руках поднос со стаканом крепкого кофе и яйцом в серебряной рюмке.

      – Вчера я очень напился, Тит?

      – Обыкновенно, – отвечал Тит, глядя в сторону.

      – Все-таки сильнее, чем всегда?

      – Пожалуй, сильнее.

      – Знаешь, Тит, сколько вчера я выпил? – И Николай Николаевич принялся мечтательно перечислять сорта и марки выпитых им вчера вин.

      – Вставать надо, – перебил Тит. – Французик сейчас придет.

      – Сколько раз я запрещал тебе называть его французиком.

      – Ладно уж…

      – Дурак!.. Тит помолчал.

      – Рубль тридцать копеек всего осталось вашего капиталу, – сказал он, – больше нет! – И, наконец, посмотрел на барина. – Так-то.

      Николай Николаевич поморщился. Действительно, денег больше не было, и трудно было, как всегда, доставать… Придется у Лизы просить или у дяди… Бросив окурок на поднос, Николай Николаевич выпил кофе, потянулся и лениво спустил на коврик худые, в рыжих волосах, ноги.

      – Тит, одень.

      Тит надел барину гимнастическое трико на все тело, затянул живот ремнем и, поправляя кровать, сказал:

      – Сегодня эта поутру приходила, толстогубая-то ваша, прошлогодняя.

      – Ну! – воскликнул Николай Николаевич, с испугу садясь опять. – Что же ты?

      – Ну, не пустил. Только она грозила обязательно еще прийти. Я, говорит, все у него в квартире перекрошу.

      Смольков долго молчал, потом сказал уныло:

      – Она так и сделает… Эх, Тит!

      – Портной прибегал, я прогнал! Да еще этот вертлявый