Хлеб (Оборона Царицына). Алексей Толстой

одобрительно кивал. Ему начинал нравиться этот щелкопер, – в нем были упругость организатора и, видимо, большой опыт по части всяких взрывных дел…

      – Простите, Борис Викторович, хотел вам задать вопрос… Почему вы подняли тогда руку на великого князя Сергея Александровича, на Плеве… А вот на разных Лениных… Решимости, что ли, не хватает. Или – как? Простите…

      Савинков нахмурился, медленно поднялся с дивана, взял со стола папиросу, постучал о ноготь, закурил, медленно задул огонек спички.

      – О таких вещах обычно не спрашивают… Но вам я отвечу… Неделю тому назад Совет народных комиссаров должен был покончить свое существование на станции Любань. Только случайно они избегли возмездия…

      Прищурясь, он осторожно поднес папиросу ко рту, выпустил тонкую струйку дыма.

      – Знайте, генерал, никто и ничто не остановит карающей руки.

      Слова и жесты его были на границе литературного фатовства. Носович поймал себя на том, что любуется…

      – Хотите вина? – спросил Савинков. – Мне достали превосходного Амонтильядо.

      Глава четвертая

1

      Выйдя с вокзала, Марья Карасева оглянула дымящуюся влажным весенним маревом степь, плавающих коршунов. Свет, синева. Марья села на траву, положила голову Мишки к себе на колени, – у него голова висела, до того был худ. Поезд ушел. Теперь только слышно было, как слабо посвистывал ветер в траве, звенели жаворонки.

      Марья уехала из Петрограда с продовольственным отрядом. На заводе было много споров из-за этого отряда. Коммунисты кричали, что это срыв плана, самотек, мешочничество… Старые рабочие кричали коммунистам: «Речами брюхо не набьешь. Покуда социализм построите, все сдохнем». Собрали между собой денег, достали солдатской бязи, соли да разного железного барахла – гвоздей, шурупов, дверных петель – и с этим послали шестерых надежных ребят на Дон – менять на муку…

      Уговаривали ехать Ивана Гору. Он отказался: «А какими я глазами на Владимира Ильича посмотрю? Гавкать на митингах, скажет, горласты, – брюхо подвело – лавочку на колесах послали… Это мировой позор». Марье он все же решительно велел взять детей и ехать на юг. Сам усадил ее в вагон, дал детям в дорогу по пяти вареных картошек. «В станице Чирской, Марья, прямо ступай к моему брату Степану. Он тебя приютит. Недели две отдышишься, потом дела для тебя найдутся…»

      Алешка принес воды в консервной банке. За дорогу он научился говорить грубым голосом.

      – Мать, пойдем в станицу пешие.

      – Сейчас, сынок, посижу.

      – Мишка, – сказал он, с удовольствием топчась босыми ногами по теплой траве, – пойдем кузнечиков ловить.

      У Мишки задорно заблестели глаза, не поднимая головы с мамкиных колен – улыбнулся морщинками:

      – Ну, пойдем…

      – Успеешь, наловишь, – проговорила Марья, – их тут много. Лучше вон до телеги добеги, может добрые люди подвезут.

      По песчаной дороге, правя сытой гнедой лошадью,