Кто-то из повозки. Полина Книтель

к же глупо. Мы либо встанем здесь в ожидании, пока всё починят, либо же всех пешком погонят, хотя последнее не так уж и плохо, денёк-то вон какой – летнее солнце заботливо дарит всем свою теплоту, а лёгкий ветерок не даёт ему перейти границу и изжарить всех. Слева от нас лес, кажется. Когда возничий для чего-то тормозил, было слышно чудесный скрип сосен и шелест травы или посевов, заставляемых ветром кланяться, провожая в последний путь. Это уже справа от нашей пыточной, хотя на самом деле не знаю, что там может быть. Всё, что достаётся нам, так это свет из решётчатого окошка и перегретый воздух. Ах, да, ещё здесь стоит ужасная вонь. Не все выдерживают все эти покачивания и рывки. Нам не предоставили никаких средств, поэтому особо нежные опустошают свой желудок прямо на пол. Некоторые вторят им, наблюдая за этим процессом, а некоторые не выдерживают ароматов здешних благовоний. Да, на улице было бы определённо лучше, но вот бежать… К нам такой конвой приставили, что только чудо бы нам помогло сделать это. Но тут много таких, кто верит в это самое чудо. Что ещё остаётся тому, кто едет в деревянной коробке, закованным в цепи и осуждённым на смерть?

      ***

      Сегодня годовщина их смерти. Я стою перед могильным камнем, но из-за снега, запорошившим памятник, мне не видно ни имён, ни дат. Возможно, это даже и к лучшему, уже не ребёнок ведь. Да и в тот день мне тоже было немало лет, но недостаточно, чтобы жить самостоятельно, поэтому меня забрала к себе сестра. Ненавижу её. Это всё она. Впрочем, во мне нет уверенности, что и к родителям у меня была любовь. Они кормили меня, поили, одевали. Удовлетворяли некоторые мои прихоти. Но вот внимания, которого мне бы хотелось, мне не давали. Мама постоянно говорила: «Иди кушать, всё уже готово», отец напоминал: «Одевайся теплее, на улице холодно. Заболеешь, нам ещё лечить тебя!». Я знаю, что это тоже очень важные слова, но в них так мало. Они давали мне скорее то, что я могу понимать, но не чувствовать. Мне так хотелось, чтобы родители говорили: «Пойдём погуляем вместе?», «Расскажи, что ты чувствуешь?», они могли просто спросить, как мои дела. Такие разные способы показать ребёнку свои чувства могут вырастить в нём разные понимания. Сейчас я не знаю, что именно испытываю к этим людям, и действительно ли делаю это, или просто думаю, что это так?

      На улице становится всё холоднее. Ветер, что утром так ласкал мои руки и лицо, теперь в какой-то понятной только ему злобе кусал меня. Возможно, это кладбищенские духи выгоняют меня. В нашем селе говорят, что они не любят поздних посетителей. Особенно тех, кто смотрит на могилы с самого утра. Я ведь тут с десяти. А сейчас уже семь вечера. Колокол при городских часах отбил ровно девятнадцать раз. Нужно идти домой, сестра скоро уйдёт на работу. По крайней мере, так говорит она. Я-то знаю, что она проседает в барах, упиваясь настойками из дурманящих трав. Эта женщина не видит границ в своём эгоизме и жажде получить удовольствие от этой жизни. Мне только кажется, что ей это не особо помогает. Она проматывает все мои деньги, как делала это с состоянием родителей. Они в могиле из-за неё, так почему она продолжает жить и веселиться? Где справедливое наказание? Чувствует ли вообще сестрица вину?