Стук колотушки. Леонид Зорин

и воспитания. Я дал себе слово, что, оказавшись в столице, ничем ее не потревожу и не напомню о нашем знакомстве. Тем более во время беседы она упомянула о муже. При этом добавила не без изящества: «Это такой разумный союз двух убежденных холостяков». О нем она рассказала скупо, я понял, что Александр Михайлович весьма немолодой человек, старый член партии, больше того, стоял у самых ее истоков.

      Однако октябрьские дожди, московские джунгли, мое одиночество – все вместе смирило мою гордыню. И, выйдя под вечер в коридор, где в очереди теснились соседи, поглядывая на телефон, я скромно занял свое местечко.

      Когда аппарат освободился, я поднял трубку, набрал ее номер, и вот, наконец, спустя полгода, услышал голос Софьи Платоновны:

      – Слушаю вас.

      Я поздоровался, назвал себя, напомнил о том, что меня ей представили, когда она была в нашем городе. Спросил, могу ли ее навестить.

      Софья Платоновна помедлила, потом негромко произнесла:

      – Ну что ж, приветствую вас в Москве. Если свободны, то приезжайте.

      Жила она на Страстном бульваре, в занявшем половину квартала громадном многоквартирном доме.

      Явился я минута в минуту со скромным букетиком белых астр.

      Дверь после звонка открылась не сразу, медленно, словно с опаской, нехотя. Софья Платоновна не поздоровалась, лицо ее было строго и сумрачно. Мне показалось, она колеблется, не знает – впустить меня или нет. Несколько коротких мгновений мы так и стояли, почти неподвижно. Она негромко проговорила:

      – Александр Михайлович арестован.

      Я окончательно растерялся, потом нерешительно спросил:

      – Можно войти?

      Софья Платоновна снова внимательно, точно колеблясь, меня оглядела и наконец сказала:

      – Прошу.

      Я молча проследовал в первую комнату, дверь во вторую была приоткрыта, я понял, что там размещается спальня.

      Рядом с окном стояла кушетка, в нее упирался овальный стол. В окне был виден вечерний Страстной, за ним тянулась необозримая и бесконечная улица Горького – так называлась тогда Тверская.

      Присев на стул с кокетливой спинкой, чем-то напомнившей мне гитару, я неуклюже нарушил паузу. Задал не слишком умный вопрос:

      – Вам не объяснили, в чем дело?

      Она усмехнулась. Пожала плечами.

      – Александр Михайлович, как вы знаете, из племени старых большевиков. Люди эти, как правило, очень редко кончают жизнь в своих постелях.

      Добавила:

      – В тридцать седьмом пронесло. Непостижимая удача. Целых двенадцать лет отсрочки.

      И резко переменила тему.

      – Давайте поговорим о вас. Итак, вы решились на важный шаг. Приехали штурмовать столицу?

      Возможно, впервые мне удалось увидеть себя сторонним взглядом. И, может быть, впервые я понял, что зрелище это не из приятных. Я выгляжу молодым идиотом. И в малой степени не похож на удальца из галльских романов. Так же, как эта столь вожделенная многоэтажная