Могикане Парижа. Александр Дюма

дождевой зонтик, и им очень свободно могут пользоваться двое и даже трое.

      – Но, Камилл…

      – Да это уже сделано, – рояль куплен и завтра его принесут сюда.

      – Ведь ты врешь, Камилл?

      – Нет, не вру, – это именно так и есть, как я имел честь тебе доложить. Я хотел устроить тебе этот сюрприз к твоим именинам; однако так как они уже прошли, то я отложил его до дня твоего рожденья; но так как рожденье твое не наступило, а мне все-таки надоело возиться с инструментом, который для меня слишком вы сок, то я и сделаю тебе этот подарок завтра, т. е. ко дню рождения твоего отца, дяди, тетки или кого-нибудь из кузенов… Ну, да, черт возьми! Ведь мог же кто-нибудь из твоих родных родиться завтра.

      – О, Камилл! – вскричал до слез тронутый бретонец. – Благодарю, благодарю тебя!

      IX. Жемчужина Парижа

      Камилл вскоре в точности исполнил все, что задумал и обещал Коломбо.

      Кармелита, просмотрев счета молодого щеголя, не от казалась принять плату, которую он ей предлагал за рубашки своего заатлантического друга, и с этого дня в ее квартире появились некоторые признаки достатка. Относительно же инструмента она сдалась не так легко, но по настояниям Коломбо, к которому чувствовала дружеское уважение, наконец согласилась.

      Она пошла даже еще дальше и стала по очереди брать уроки пения то у Коломбо, то у Камилла.

      Кармелита легко и бегло разбирала ноты с первого взгляда; туше[2] у нее был правильный, приятный; но ее невежество в музыке почти равнялось ее невежеству в любви.

      Она играла, вовсе не понимая ни смысла, ни достоинства исполняемой вещи, что вообще составляет громадный недостаток музыкального образования наших молодых девушек, учившихся в пансионах.

      Несмотря на все свои музыкальные способности, Кармелита знала только музыку третьестепенную, а о прелестях музыки настоящей, серьезной не имела ни малейшего представления. Зато с первого же объяснения своих учителей по этому поводу она принялась за исправление этого пробела с горячим увлечением. Для нее это казалось целым откровением.

      Но между ее учителями скоро завязалась борьба.

      Коломбо, серьезный и вдумчивый, как немец, да еще сверх того и ученик Мюллера, находил осуществление всех своих идей и мыслей в музыке немецкой.

      Но Камилл, живой и легкомысленный, как неаполитанец, признавал музыку только итальянскую.

      В их музыкальных вкусах сказывалась та же разница, которая существовала и в их характерах.

      Вследствие этого относительно музыкального образования Кармелиты между ними возникали частые споры.

      – Немецкая музыка заставляет все человеческие страсти перелиться в звуки, – говорил Коломбо.

      – А музыка итальянская – это мечта, принявшая осязательные формы, – кричал Камилл.

      – Немецкая музыка глубока и печальна, как Рейн, текущий между сумрачными елями и скалами, – говорил Коломбо.

      – А музыка итальянская весела и эфирна, как Средиземное море, ласкающееся к берегу, поросшему розами, миртами и лаврами, – противопоставлял ему Камилл.

      Такого

2

Туше – свойственная каждому пианисту манера удара по фортепьянному клавишу, придающая оттенок извлекаемому звуку.