День «Д». Сергей Васильевич Бойко

может быть, даже обидное для Женьки, но тут он разглядел ее лицо – и смешался в своих чувствах.

      – Где это тебя так? – невольно произнес он, чего тоже не стал бы говорить в трезвом состоянии.

      И Женька, уже не сердясь на парня, горько полюбопытствовала:

      – Что, страшно, кавалер?

      Но не подумайте, что Юре стало страшно, нет – просто было как-то неожиданно, и он так и сказал:

      – Неожиданно как-то…

      И добавил, не умея совладать с винными парами:

      – А вообще-то ты красавица!

      И попытался изобразить руками, какая именно Женька красавица, но уронил метлу, кинулся ее поймать, потерял равновесие и сел на асфальт.

      – Маненько загулял, казак? – усмехнулась Женька,.

      И парень ответил в тон ей:

      – Да, вот, чуть не упал!

      Он продолжал сидеть и рассматривать Женьку, и вставать не торопился. Женькины формы слабо, конечно, угадывались в таком ее одеянии, но воспаленный алкоголем взгляд свободно проникал сквозь любые покровы. Да и лицо, если вот так загородить левую половину – или даже операцию сделать, точно, сейчас такие запросто! – вот это будет да!

      Женька почувствовала этот раздевающий взгляд и смутилась.

      – Ты чего это? – прикрикнула она, больше сердясь на себя из-за своего смущения, чем на парня за его откровенный взгляд, и добавила грубо: – Я ведь уродина, а не давалка!

      Юра Хмельницкий поднялся, подобрал метлу и сказал, продолжая думать о косметической операции:

      – Все еще можно поправить.

      А Женька возмутилась, подумав о другом направлении его мыслей:

      – Разворачивай оглобли, казак! Тебе что, ночи не хватило?

      И Юра растерялся, потому что начал уже трезветь и утоньшаться душой. Он извинился и побрел к гостинице, волоча за собой метлу.

      – Эй, кавалер, забери котенка, метлу отдай! – кинулась за ним Женька.

      И снова они стояли друг против друга, и Женька с удивлением читала в глазах парня, что тот на самом деле мнит ее красавицей, а он взял да еще и дотронулся до ее лица, и Женька – эх, Женька, Женька! – не отвела эту руку. Прямо хоть плачь! Его ладонь, пыльная и теплая, спрятала, как в мешок, все ее уродливые шрамы, и Женька представила, какой он теперь ее видит. Она сама так иногда делала – прятала левую половину лица, когда хотела вспомнить, какой была, и понять, какой могла бы быть теперь. Это случалось редко, когда бывало очень уж тоскливо, не чаще. И Юра Хмельницкий увидел ее именно такой, и ему стало жалко эту молодую женщину, такую прекрасную и несчастливую.

      Парень смотрел теперь грустными глазами все понимающего человека, и под этим взглядом в груди у Женьки затрепыхались тонюсенькие росточки давно позабытых и совершенно ненужных и даже опасных в теперешней ее жизни чувств и волнений. Не в силах справиться с этими своими чувствительными побегами, Женька ненатурально расхохоталась и сбросила руку парня со своего лица:

      – Да тебе еще стакан, голубок, и ты к чертовой бабушке в постель полезешь!

      И еще что-то в том же духе,