То, что не могло случиться. Святослав Романович Шевченко

этажей, на каждом из которых огромное по площади помещение, напичканное строгим порядком стеклянных кабинок, которые являлись рабочим пространством;внутри каждой кабинки маленький стол, на котором стоял компьютерный блок, рядом монитор, клавиатура, мышь, пластиковая корзина для рабочих бумаг, принтер и офисный проводной телефон; под столом находились мусорное ведро и несколько ящиков, где обычно лежали пачки с новой бумагой, картриджи для принтера, ручки с карандашами и личные вещи по мелочи.

      Минуя охранников на пропускной, Гарик вбежал в лифт. Следующая его остановка – восьмой этаж. Главное не попасть на глаза древнему, пузатому надзирателю-начальнику – Петру Андреевичу Тоцкому.

      Приехали. Стоит однако заметить, что двери лифта сегодня на порядок медленнее. Намного медленнее.

      Наконец выйдя из лифта, Гарик трусцой устремился поскорее занять своё рабочее место, как вдруг со спины послышались озлобленные крики…

      – Гарик! Гарик! – тяжелыми и быстрыми шагами, догоняя Гарика, противным басом кричал жирный цербер. – Стеклов, остановись!

      – Да чтоб тебя… – прошептал Гарик и остановился. Развернувшись, стал ждать, пока огромная баржа подойдёт к нему, чтобы в очередной раз отчитать за опоздание. – Доброе утро, Пётр Андреевич. – сказал Гарик прибывающему грузовому, переполненному брани и ненависти, поезду.

      – Ты совсем ******, Стеклов? Опять опоздал! Ты что думаешь, у нас тут свободное посещение, или что *****? Когда хочу, тогда и прихожу, да *****? Уволю к чертям собачьим! Помяни моё слово! …

      Гарик с каменным выражением лица смотрел на рычащую и плюющуюся медвежью морду, из пасти которой, как и предполагалось, «пахло здравым, бодрящим» перегаром вперемешку с «тоненькой ноткой запаха дорогой сигары», и думал о чём-то своём, постороннем, сопровождающимся приятной вальсовой мелодией, летая в другом измерении, не слыша ни единого слова лютующего Петра Андреевича.

      – Стеклов?! Стеклов?! Уснул что-ли? Э!

      – Разрешите приступить к работе? – резко отреагировал Гарик.

      – Давно пора, дорогой! Давно пора! Дуй давай! – кривляясь, разводя руками в стороны, завершила наставление жирная лошадка и поспешила удалиться, громко стуча копытами на весь этаж.

      Гарику, если можно так сказать, повезло с кабинкой, поскольку в ней было естественное освещение от большого окна, (а не искусственное от ламп, как во многих других кабинках) из которого открывался вид на шумный проспект и величественную, бурную речку вдалеке. Открывать окно не предусмотрено, но Гарик довольствовался и этим, что ему улыбается весеннее солнце, греет его своими лучами. Но благодаря колоссальному количеству каждодневной документации и обычных формальных бумажек, которыми был завален стол, эта маленькая радость быстро уходила на второй план. При виде объёма пустой и бесполезной, как считал Гарик, работы, в голове медленно, но уверенно образовывался тяжёлый груз, которому было присуще до конца рабочего дня нагнетать нервозность