Горное гнездо. Дмитрий Мамин-Сибиряк

Недурно сказано… Чисто восточная форма сравнения, а в этом анафемском – «сияют» – настоящая музыка! Хе-хе!.. Когда-то и у царицы Раисы сияли звезды, а теперь! фюить…

      И погибнет священная Троя,

      И град копьеносца Приама священный…

      V

      Отдыхать у Тетюева Прозоров, однако, не остался, а побрел домой, «под свою смоковницу», как он объяснил своим заплетавшимся языком.

      – Блинов едет… Великий человек едет!.. Ха-ха… – думал вслух Прозоров, нетвердой походкой приближаясь к своему жилищу. – Светило науки, финансист… Х-ха!.. Лукреция?

      – Опять нализался?.. – сердито встретила отца Луша, помогая ему добраться до своего кабинета.

      – М-мы завтракали, Лукреция… Авдей Никитич – хороший челаэк… Он… он задаст перцеазра с горошком царице Раисе. Х-ха… А Майзель – дурак… солдафон!..

      Пошатываясь на месте, Прозоров изобразил дочери надутую фигуру русского немца. В следующий момент он представил вытянутую и сутуловатую «натуру» доктора и засмеялся своим детским смехом.

      – А что, Лукреция, Яшка Кормилицын все еще ухаживает за тобой? Ах, бисов сын! Ну, да ничего, дело житейское, а он парень хороший – как раз под дамское седло годится. А все-таки враг горами качает:

      Мой совет до о-обрученья

      Две-ерь не отворя-ай!

      Две-ерь не от-воо-ря-аай…

      – хрипло пропел Прозоров арию Мефистофеля.

      – Ты слышал, папа, что сюда едет Лаптев? – перебила Луша пьяную болтовню старика.

      – Слышал… Его тащит сюда на буксире генерал Блинов… Царица Раиса нарочно прибегала ко мне утром выведать кое-что о Блинове. Уж я ей врал-врал… Потом Тетюев тоже стороной выпытывал, и тому врал сторицей. Вот, Лукреция, поучайся житейской философии: когда-то Блинов… Ну, да что об этом говорить: плевать!.. Наше время другое было: идеалисты были, эстетики… На хороших словах помешались… Вам это даже слушать скучно, а мы обливались кровью над разными красивыми благоглупостями. Посвящали себя служению истине, добру и красоте, а вместо того вышло – распивочно и навынос… Ха-а!.. Лукреция:

      На щеках, как в жаркое лето,

      Румянец, пылая, горит…

      А сердце морозом одето,

      И зимний там холод стоит.

      – Будет, папа, ложись и выспись сначала. Твои стихи давно и всем надоели…

      – Нет, постой, это Гейне стихи. Шалишь… Ты слушай:

      Верь, милая! время настанет,

      Время придет,

      И солнце в сердечко заглянет,

      И щечки морозом зальет!..

      Гейне… О! это была такая шельма, Лукреция… это… это… ну, в ваше архиреальное время никто не напишет таких стихов! – болтал старик, обращаясь в пространство.

      Девушка прошла в свою комнату, которая выходила в сад, села к окну и заплакала. Болтовня пьяного отца переполнила чашу. Разговоры Раисы Павловны привели Лушу в самое возбужденное состояние, и она ушла из господского дома в каком-то тумане,