Сочинения. Владимир Маяковский

пустите, пустите, пустите!»

      Бронзовые генералы на граненом цоколе

      молили: «Раскуйте, и мы поедем!»

      Прощающейся конницы поцелуи цокали,

      и пехоте хотелось к убийце – победе.

      Громоздящемуся городу уродился во сне

      хохочущий голос пушечного баса,

      а с запада падает красный снег

      сочными клочьями человечьего мяса.

      Вздувается у площади за ротон рота,

      у злящейся на лбу вздуваются вены.

      «Постойте, шашки о шелк кокоток

      вытрем, вытрем в бульварах Вены!»

      Газетчики надрывались: «Купите вечернюю!

      Италия! Германия! Австрия!»

      А из ночи, мрачно очерченной чернью,

      багровой крови лилась и лилась струя.

      МАМА И УБИТЫЙ НЕМЦАМИ ВЕЧЕР

      По черным улицам белые матери

      судорожно простерлись, как по гробу глазет.

      Вплакались в орущих о побитом неприятеле:

      «Ах, закройте, закройте глаза газет!»

      Письмо

      Мама, громче!

      Дым.

      Дым.

      Дым еще!

      Что вы мямлите, мама, мне?

      Видите —

      весь воздух вымощен

      громыхающим под ядрами камнем!

      Ма-а-а-ма!

      Сейчас притащили израненный вечер.

      Крепился долго,

      кургузый,

      шершавый,

      и вдруг, —

      надломивши тучные плечи,

      расплакался, бедный, на шее Варшавы

      Звезды в платочках из синего ситца

      визжали:

      «Убит,

      дорогой,

      дорогой мой!»

      И глаз новолуния страшно косится

      на мертвый кулак с зажатой обоймой.

      Сбежались смотреть литовские села,

      как, поцелуем в обрубок вкована,

      слезя золотые глаза костелов,

      пальцы улиц ломала Ковна.

      А вечер кричит,

      безногий,

      безрукий:

      «Неправда,

      я еще могу-с —

      хе! —

      выбряцав шпоры в горящей мазурке,

      выкрутить русый ус!»

      Звонок

      Что вы,

      мама?

      Белая, белая, как на гробе глазет.

      «Оставьте!

      О нем это,

      об убитом, телеграмма.

      Ах, закройте,

      закройте глаза газет!»

      СКРИПКА И НЕМНОЖКО НЕРВНО

      Скрипка издергалась, упрашивая,

      и вдруг разревелась

      так по-детски,

      что барабан не выдержал:

      «Хорошо, хорошо, хорошо!»

      А сам устал,

      не дослушал скрипкиной речи,

      шмыгнул на горящий Кузнецкий

      и ушел.

      Оркестр чужо смотрел, как

      выплакивалась скрипка

      без слов,

      без такта,

      и только где-то

      глупая тарелка

      вылязгивала:

      «Что это?»

      «Как это?»

      А когда геликон —

      меднорожий,

      потный,

      крикнул:

      «Дура,

      плакса,

      вытри!» —

      я