Пончики и пони. Арина Амстердам

половины после единственной официальной жены, хвала небесам, давно уже бывшей, кажутся ей несущественными.

      Кира знает, что мама скорее погуглит курс уругвайского песо, чем передаст привет тому, кого для нее и на свете-то нет. Но после этой маленькой лжи мне уже нетрудно было выйти. Я почему-то тогда до самой двери надеялся, что Кира хоть что-то скажет.

      Она отпустила меня молча.

      Следующим утром я полез в ее стол за ножницами. В верхнем ящике лежала фотография. На ней Кира обнималась с каким-то мужиком, совершенно не похожим на меня. Я никогда не видел Киру такой. Она была живой, она смеялась, запрокинув голову, она сияла, из нее рвалась музыка. Ревность кольнула под ребра – и пропала. Кира – не моя вещь и даже больше не моя девушка. От увиденного она не стала мне нужнее или дороже. Просто теперь я точно знал: дело в том, что мы были искусственной парой. Комфорт, идеальную бесконфликтность, удобное расположение друг у друга частей тела нельзя считать замусоленным «мы подходим друг другу».

      Мы не умели и не хотели учиться диалогу.

      Мы друг другу не подходили.

      Они же с этим неведомым мужиком подходили друг другу на все сто.

      Они так хохотали, как мы ни разу.

      Ее вещи исчезли из моей квартиры бесшумно, словно стертые ластиком. Она просто ушла, пока я был на работе. Вечером ее уже не было.

      В общем, я не удаляю со своей страницы в Фейсбуке фотографии с ней – пусть висят. Не хочу вопросов и домыслов. Спросят, расстались ли – скажу как есть. Пока не спрашивают – я не выступаю с пресс-релизами. И так понятно, что однажды кому-то первому придет в голову, что под ее фотографиями больше нет моих комментариев, а под моими – ее, и постепенно все всё поймут.

      Мы не созваниваемся и не кидаем сообщений, нам не о чем. У нее там, похоже, новый роман, я же привыкаю к тишине и… нет, не к одиночеству, это звучит так жалобно. Просто к тому, что я – в единственном числе. К уединению. И мне пока есть, чем его занять.

      Отпуск я решил не планировать, а просто улететь спонтанно в любой день и час. А пока решить пару срочных вопросов в Белокаменной. Вот тут я и совершил промах. Большой, идеально глупый просчет. Можно насладиться тишиной даже посреди пробки и даже посреди народного гулянья – при некоторой сноровке. Но остаться наедине с собой, предварительно оповестив об этом бывшую жену, нереально вовсе. Я допустил этот промах – и теперь плачу за него крупными купюрами запоздалого раскаяния.

      Моя участь вовсе не прискорбна, но все же я планировал свой отпуск иначе.

      Теперь я встаю с петухами – и не потому, что совершаю утреннюю пробежку. В моей постели не спят симпатичные особы, я так и не освоил Тиндер, я не совершаю ничего хоть сколь-нибудь отпускного. Я повязан. Скован по рукам и ногам. Мои оковы сосут палец и отказываются есть несладкую кашу. Мои оковы боятся кого-то злого за диваном и уверенно считают до шести. Мои оковы, возможно, самые приятные