Мой дядя – Пушкин. Из семейной хроники. Лев Павлищев

встреча

      С сердцем, любящим меня…

      Мне ль тобою восхищаться?

      Мне ль противиться судьбе?

      Я боюсь тебе вверяться,

      Я не радуюсь тебе!

      Надо мною тяготеет

      Клятва друга первых лет!

      Юношей связали музы,

      Радость, молодость, любовь,

      Я расторг святые узы…

      Он в числе моих врагов!

      Ни подруги и ни друга

      Не иметь тебе вовек!

      Молвил, гневом вдохновенный,

      И пропал мне из очей;

      С той поры уединенный

      Я скитаюсь меж людей!

      Раз еще я видел счастье…

      Видел на глазах слезу,

      Видел нежное участье,

      Видел… но прости, певец,

      Уж предвижу я ненастье!

      Для меня ль союз сердец?

      Что же? роковая пуля

      Не прервала дней моих?

      Что ж? для нового изгнанья

      Не подводят мне коня?

      В тихой тьме воспоминанья

      Ты б не разлюбил меня…

      Обидчивость Кюхельбекера порой, в самом деле, была невыносима; в обществе его прозвали «Le monsieur qui prend la mou-che»[14]. Так, например, рассердился он на мою мать за то, что она на танцевальном вечере у Трубецких выбрала в котильоне не его, а Дельвига; в другой же раз на приятельской пирушке у П.А. Катенина Кюхельбекер тоже вломился в амбицию против хозяина, когда Катенин, без всякой задней мысли, налил ему бокал не первому, а четвертому или пятому из гостей.

      Относясь всегда как нельзя более дружески к Кюхельбекеру, Александр Сергеевич разошелся с другим своим лицейским товарищем, бароном, впоследствии графом, Модестом Андреевичем Корфом. Между ними пробежала черная кошка из-за безделицы. О столкновении дяди моего с Корфом Ольга Сергеевна, оправдывая отнюдь не своего брата, а Модеста Андреевича, рассказала мне следующее.

      Поводом к взаимному охлаждению лицейских однокашников послужило обстоятельство вздорное.

      Корф и Пушкин жили в одном и том же доме; камердинер Пушкина, под влиянием Бахуса, ворвался в переднюю Корфа, с целью завести ссору с камердинером последнего; вероятно, у этих субъектов были свои счеты. На произведенный камердинером Пушкина шум в передней Модест Андреевич вышел узнать, в чем дело, и, будучи вспыльчив, прописал виновнику беспокойства argumentum baculinum[15]. Побитый камердинер Пушкина пожаловался своему барину. Александр Сергеевич вспылил в свою очередь и, заступаясь за слугу, немедленно вызвал Корфа на дуэль. На письменный вызов Модест Андреевич отвечал тоже письменно: «Je n’accepte pas Voire def pour une bagatelle semblable, non par ce que Vous etes Pouchkine, mais parceque je ne suis pas Ktichelbecker».[16]

      Корф, не жалуя Кюхельбекера за бретерство, уколол этим же качеством и моего дядю.

      Буря в стакане воды повела, однако, к тому, что Александр Сергеевич начал коситься на Корфа, который тоже стал его избегать. Сошлись ли они впоследствии на прежнюю товарищескую ногу, – не знаю.

      Между тем Пушкин всю силу своей дружбы обратил на третьего

14

Господин, который сердится по пустякам (фр.).

15

Палочный довод (лат.).

16

He принимаю вашего вызова из-за такой безделицы не потому, что вы Пушкин, а потому, что я не Кюхельбекер (фр.).