Война и Мир – 1802. Андрей Баранов

Морозявкин был в некотором роде исторической личностью, так как вечно попадал во всякие истории. Собственно от рождения его звали Владимиром, но так уж повелось на Руси что если ты не князь Красное Солнышко то лучше именоваться на иностранный манер. Вечный студент, он на своем опыте воплощал поговорку «век живи – век учись», хотя и предчувствовал что помрет дураком. Успел он поучиться и в Московском университете, и за границей, словом был тем разночинцем, что берется за все, с равным успехом или же отсутствием такового.

      Природное беспокойство и непоседливость не позволяла ему остановиться на каком-либо одном предмете, ни философия ни медицина не стала для него той путеводной звездой, что должна была протащить через всю жизнь и наконец счастливо привесть к могиле. Ни в Сорбонне, ни в Лейпциге он хоть и побывал, но не остался, познакомился со множеством молодых и золотых дворян, но протекции не получил, и жил тем что давал уроки философии и французского языка питерским барышням, не брезгуя впрочем ни медициной, ни цирюльным ремеслом, ни даже и гаданием. Он как-то помог графу Г., с которым весьма сдружился во французской стороне, раздобыть украденные из России необычайно секретные бумаги, и даже был представлен к ордену Св. Анны, но полагающегося к нему дворянского чина так и не исхлопотал, предпочитая коротать время в кабаках в Адмиралтейских частях, в Московской, Литейной и прочая и прочая и прочая.

      Учитывая столь обширную географию попоек приятеля, граф Г. оказался в некотором затруднении – трактиров и кабаков в столице насчитывалось столь много, что откуда начать поиски было решительно неизвестно. На небе не было ни луны, ни звезд, одна из которых могла бы оказаться путеводной. К счастью бог пития Бахус не замедлил прийти на помощь графу – уже в пятом кряду трактире близь Невского проспекта до его аристократического уха донеслась отборная брань, которой трактирщик покрывал какого-то оборванца. Графское ухо немедленно пожухло и завяло, ему даже показалось что оно свернулось в трубочку, однако же сердце забилось сильнее. В бродяге, отругивавшемся от трактирщика теми же самыми поносными и простонародными словами, ему почудилось нечто знакомое.

      – Ах ты… мерзавец этакий, подлец, негодяй. раздери тебя холера! Сожрал за троих, а платить кто будет? Да я тебя сейчас прямо тут в землю закопаю, а еще лучше на колбасу порублю! Всех тузиков и жучек в округе уже переловили, а гости между тем каждый божий день свежачка требуют, сейчас я тебя того-с!

      Дивясь сим нехристианским мыслям, как будто бы и вовсе немыслимым в просвещенной и культурной столице, граф Г. тем не менее преодолел брезгливость и собрав мужество в кулак направился к стойке. Там его взору открылась картина, достойная кисти художника: на стойке, схваченный за горло мозолистой рукой трактирщика, лежал его старый приятель Морозявкин… несомненно это был он! Одеждой он правда скорее напоминал бездомного бродягу, но не потерял присутствия духа и отбрехивался как мог:

      – Да где ж это видано, так ломить за пару