На что похожа любовь?. Юлия Кузнецова

раз!

      Я перевернула тюбик, поднесла его к лампочкам-свечкам и к своему ужасу прочитала, что…

      – Он с облепиховым маслом!

      – Не знаю, – проворчал гардеробщик, – я состав кремов не читаю…

      – Ну конечно, вы же Джека Лондона читаете, – проговорила я сквозь зубы, – про свиной жир… а вот облепиховый…

      – Детка, но почему? – начала мама.

      – Да потому. Что. У меня. Теперь. Жёлтые. Щёки. И не заметит этого только слепой!

      Я не орала. Я чеканила слова, как монеты.

      – Я не вижу, – отреклась мама.

      – Я тоже, – подтвердил гардеробщик, который слишком близко, на мой взгляд, придвинулся к маме.

      Я молча посмотрела на них, чтобы они поняли смысл моей последней фразы. Потом снова глянула на себя.

      Ужас. Кошмарный кошмар.

      – Мама, знаешь, – начала я уже, наверное, в сотый раз, – я, пожалуй, внутрь не пойду. Я…

      – Хорошо, – вдруг согласилась мама.

      Она сняла очки и начала протирать их краем свитера. С чего они у неё вдруг запотели?

      – Пойду сама, – продолжила мама.

      – Я вас провожу, – пообещал гардеробщик.

      Что-то не понравился мне блеск в его глазах, как только мама назвала «Джерри-островитяна» классикой. Может быть, конечно, он записан в клуб Почитателей Лондона, но почему тогда он так уставился на маму, стоило ей снять очки? Не потому ведь, что она была похожа на Джерри-островитянина?

      – Ну нет, – решительно сказала я, – этого вы двое точно не дождё… в смысле, всё нормально. Я всё же иду.

      Да, только отпусти эту маму, и она приволочёт домой этого милого гардеробщика, и он будет у нас читать своего Лондона, съест все котлеты, выпьет весь чай, а когда чай и котлеты закончатся и он сбежит, мне, именно мне, придётся вставать к ней по ночам и шарить по её прикроватной тумбочке в поисках валидола и берушей для себя.

      Уж лучше позор с жёлтыми щеками. Пусть думают, что меня мама до желтухи довела.

      Я глянула в последний раз на себя в зеркало, махнула рукой и поплелась за мамой.

      Да, их там был полный зал. Тётеньки, которые занимаются детской литературой. Издатели, редакторы, кураторы детских программ фестивалей. В модных свитерах, чаще коротко стриженные, в очках в модной оправе, с необычным цветом волос, приветливые, но с вежливым вопросом в глазах: «А вы, собственно, кто?»

      Пахло кофе и немного натягивало сигаретами из зала для курящих.

      В торце стола, который занимали эти тётеньки, сидел парень.

      Вот какой он был. У него были большие круглые уши, да ещё и торчком! Черты лица мелкие и острые, а глаза – просто совсем маленькие, немного удивлённые. Такое детское удивление, чуть глуповатое, но весёлое: «Как? Это кофе? И что, его пьют?» Но ещё было в нём что-то…

      Даже не знаю, такие вещи понимаешь чем-то внутри, просвечиваешь каким-то внутренним рентгеном. Достаточно одной детали – увидеть запястье, широкое, загорелое, оплетённое фенечкой… Или замшевые серые кеды… Или поймать, как он прищуривается. О нет, не то что